Группа обезьянъ обычно привлекаетъ къ себѣ совершенно исключительное вниманіе зрителей. Ни въ какомъ другомъ помѣщеніи для животныхъ, кромѣ обезьянника, не наблюдается такого большого скопленія посѣтителей, не обнаруживается такого живого интереса къ животнымъ, такого длительнаго ихъ наблюденія.
Человѣкообразность обезьянъ, ихъ подвижность, стремленіе къ общенію съ посѣтителями, ярко выраженныя чувства и выразительность ихъ проявленія во внѣ — вотъ тѣ основныя свойства обезьянъ, которыя сознательно или безсознательно прежде всего учитываются посѣтителями. Эти черты приковываютъ вниманіе зрителя и заставляютъ предпочитать эту группу животныхъ всѣмъ остальнымъ и болѣе рѣдкимъ, и болѣе необычнымъ по виду, и болѣе красивымъ. Эти послѣднія при поверхностномъ наблюденіи кажутся скоро однообразными и безжизненными и утомляютъ зрителя; совсѣмъ не то у обезьянъ.
Каждаго прежде всего поражаем, человѣкообразность ихъ: присутствіе болѣе или менѣе выраженнаго лица, вмѣсто морды, и рукъ, вмѣсто лапъ. Въ этомъ отношеніи среди обычнаго состава нашего зоологическаго сада группа молодыхъ макаковъ (Рис. 68.1) даетъ наибольшій матеріалъ для наблюденія. Миніатюрная головка, отсутствіе сильно выступающихъ впередъ челюстей, надбровныхъ выступовъ и громадныхъ клыковъ (свойственныхъ старымъ самцамъ, Рис. 68.7), большіе, выразительные, прозрачные глаза, тѣлесный или розоватый цвѣтъ лица (у Macacus rhesus и M. sinicus, Рис. 68.1, Рис. 68.6) позволяютъ говорить скорѣе о лицѣ, чѣмъ о мордѣ. Соотвѣтственно настроенію обезьяны это лицо чрезвычайно мѣняется; выраженіе лица оттѣняется позами, жестами, движеніями животнаго, которые порой такъ напоминаютъ человѣческіе, что становятся понятными самому непосвященному зрителю уже потому, что онъ уподобляетъ ихъ своимъ.
Но и самая подвижность животнаго привлекаетъ вниманіе. Обезьяны, особенно макаки, рѣдко сидятъ на мѣстѣ и остаются спокойными. То они качаются на стволахъ деревьевъ, то на подвѣшенныхъ качеляхъ, то на рукахъ, то на ногахъ, прицѣплясь къ потолку и повисая внизъ головой, то бѣгаютъ по клѣткѣ, то взбираются на деревья, чтобы, стремглавъ спрыгнувъ оттуда внизъ — снова начать свои метанія. Въ этихъ своихъ движеніяхъ они какъ нельзя лучше выдаютъ свой древесный образъ жизни на волѣ (въ Азіи), когда, пользуясь четырьмя своими сильными конечностями, въ качествѣ крюковъ для прицѣпленія, и хвостомъ, въ качествѣ руля, съ неимовѣрной быстротой, изяществомъ и легкостью носятся они среди вѣтвей.
Наблюденіе молодыхъ макаковъ въ неволѣ въ сожительствѣ нѣсколькихъ штукъ особенно интересно тѣмъ, что даетъ возможность получить какъ бы сколокъ съ ихъ стадной жизни на волѣ. Ихъ живость, ихъ рѣзвость обнаруживаются здѣсь съ особенной силой уже вслѣдствіе задорности молодыхъ обезьянъ. Да и дѣйствительно, какой великій соблазнъ сидящей на полу клѣтки обезьянѣ видѣть спускающійся сверху хвостъ сотоварища и не дернуть за него, не повиснуть на немъ, какъ на веревкѣ. Какой искусъ обезьянѣ, свѣсившейся внизъ головой съ качелей и барахтающей въ воздухѣ руками, не ухватить, не щипнуть проходящаго мимо собрата, — а этому, въ свою очередь, не погнаться за обидчицей и не отплатить тѣмъ же. И онъ преслѣдуетъ упорно, бѣгая взадъ и впередъ по клѣткѣ, взбираясь на деревья, перепрыгивая оттуда на полки, оттуда срываясь внизъ по слѣдамъ за спрыгнувшей жертвой. Вотъ онъ настигаетъ ее, тогда широко раскрываетъ ротъ и набрасывается. Жертва, не находя болѣе спасенія, отчаянно визжитъ, пригибается къ землѣ передней частью тѣла, какъ бы защищая ее отъ укуса, и только оскаленный ротъ да направленныя впередъ руки готовы отражать нападеніе (Рис. 68.3). Иногда это дѣйствуетъ отрезвляюще на преследователя, въ послѣдній моментъ онъ отказывается отъ своихъ притязаній — и дѣло не доходитъ до драки. Чаще, впрочемъ, этотъ маневръ не въ силахъ удержать — они схватываются и впиваются другъ въ друга зубами. Эта расходившаяся пара въ своихъ безудержныхъ метаніяхъ по клѣткѣ попутно задѣваетъ и другихъ сотоварищей — эти послѣдніе не остаются въ долгу и отвѣчаютъ тѣмъ же; завязывается новая драка, въ которой нѣсколько участниковъ, сцѣпившись въ клубокъ, съ пронзительнымъ визгомъ катаются по полу, кусая другъ друга и уже не разбирая истиннаго виновника. Для обитателей той же клѣтки дерущіеся являются центромъ вниманія, только большiя остаются безучастными къ зрѣлищу, большинство же мгновенно бросается впередъ (Рис. 68.2), живо слѣдитъ за происходящимъ и готово въ каждый моментъ принять активное участіе.
Эти игры-драки въ сообществѣ обезьянъ происходятъ чуть не на каждомъ шагу и изъ-за каждой вещи и являются тѣмъ оселкомъ, на которомъ испытуется сила и ловкость. На волѣ ими завоевывается право «вожака» — право «на власть и на любовь» въ своемъ стадѣ, численностью въ нѣсколько десятковъ штукъ. Это право оспаривается жестокой борьбой самцовъ между собой, достигается силой и ловкостью и достается побѣдителю, обычно самому отважному самцу. На его обязанности лежитъ также охрана и защита стада.
Но и въ неволѣ, и среди молодыхъ макаковъ «право сильнаго» обнаруживается во всей своей отталкивающей простотѣ. Сильные являются деспотами всего сообщества. Они бросаются въ глаза тотчасъ же: обычно они всего ближе сидятъ къ рѣшеткѣ, выжидая подачекъ, и если пытаться обойти ихъ и давать болѣе дальнимъ, то все же это ни къ чему не приводить — послѣдніе изъ боязни даже не рѣшаются взять кусокъ. Впрочемъ, иногда они поддаются соблазну и, улучивъ удобный моментъ, схватываютъ подачку — но тогда обычные угнетатели широко раскрываютъ рты, (Рис. 68.5) смотрятъ на нихъ въ упоръ, какъ бы угрожая, а потомъ набрасываются и вырываютъ взятое, противъ чего первые даже мало протестуютъ — такъ къ этому привыкли. Всякое же противодѣйствіе со стороны угнетаемыхъ ведетъ къ такому яростному нападанію на нихъ, что они тотчасъ же спѣшатъ сдаться. И такъ во всемъ: понравится ли одному изъ деспотовъ занятое мѣсто, увидитъ ли онъ поднятымъ брошенный имъ ранѣе кусокъ, онъ спѣшитъ оспаривать, и при первомъ же его приближеніи всѣ болѣе слабые бросаются отъ него вразсыпную и готовы поступиться всѣмъ, что имѣютъ. Иногда эти преслѣдованія принимаютъ такой ожесточенный характеръ, что слабѣйшихъ приходится отсаживать въ другія клѣтки изъ боязни, что они будутъ загнаны и забиты до смерти. Впрочемъ, это привилегированное положеніе однихъ и подчиненное другихъ и ихъ взаимная вражда и отчужденность иногда сглаживаются. Это бываетъ въ случаѣ ихъ совмѣстныхъ нападеній на находящагося внѣ клѣтки обидчика: тогда общая опасность объединяетъ ихъ, и всѣ по мѣрѣ силъ пытаются ее отвратить — одни, хрипя и скаля зубы, другіе, готовясь броситься впередъ, ловя моментъ, чтобы ухватить обидчика возможно вѣрнѣе. Объединеніе бываетъ и болѣе мирное. Это въ случаѣ ихъ полнаго утомленія отъ безпрерывной суеты, обычно подъ вечеръ, когда они собираются въ кучу, чтобы отдохнуть и согрѣться. И недавніе враги и друзья крѣпко, крѣпко прижимаются одинъ къ другому (Рис. 68.6), сплетаются руками и хвостами такъ тѣсно, что трудно распознать, кому изъ нихъ принадлежитъ какая-либо часть тѣла, и сидятъ такъ тихо и мирно, что съ трудомъ удается ихъ представить въ недавнихъ схваткахъ. Но это наблюдается только у молодыхъ. Старые самцы (Рис. 68.7) не примиримы и въ неволѣ. Такъ они никогда не уживаются въ одной клѣткѣ (и у насъ въ Саду всегда разсажены порознь), но даже и разгороженные при видѣ другъ друга злобно хрипятъ и пытаются всячески устранить внѣшнее препятствіе, чтобы вступить въ поединокъ.
По сравнению съ макаками мартышки — болѣе тонкаго тѣлосложенія, съ болѣе стройными конечностями, часто пестро раскрашенныя. Наиболѣе частымъ обитателемъ Сада является зеленая мартышка (Cercopithecus sabaeus, изъ Африки, Рис. 68.8) съ зеленовато-сѣрымъ цвѣтомъ шерсти и бѣлыми или желтыми баками и бровями, окаймляющими лицо. Подъ вліяніемъ неволи или въ силу личныхъ уклоненій только у насъ въ Саду онѣ являются довольно мало подвижными созданьями. Но если онѣ сравнительно спокойны, то все же рѣдко бездѣятельны. То онѣ перебираютъ у себя и другъ у друга въ шерсти (Рис. 68.9), съ сосредоточеннымъ вниманьемъ выискивая настоящихъ или мнимыхъ насѣкомыхъ, то пересыпаютъ опилки, приглядываясь къ каждому случайно попавшему камешку и палочкѣ (Рис. 68.8), то съ живѣйшимъ интересомъ слѣдятъ за происходящимъ внѣ клѣтки и стремятся къ общенію съ посѣтителями. Правда, это желаніе общенія часто связано съ желаніемъ получить подачку. Данный обезьянѣ кусокъ быстро исчезаетъ въ ея рукахъ, и она уже тянется за другимъ. Другой — и тотъ постигаетъ та же скорая участь, и рука снова протянута впередъ, въ знакъ просьбы. Скоро обнаруживается, что обезьяна не заглатываетъ, а закладываетъ куски, закладываетъ про запасъ въ «защечные мѣшки». Такимъ образомъ, въ данный моментъ он стремится наилучше использовать посѣтителя, а, когда нѣтъ надежды на новое полученіе, уже на досугѣ занимается съѣданьемъ подачки. Эта послѣдняя особенность принятія пищи вполнѣ доступна объясненiю. На волѣ мартышки, какъ и макаки, въ цѣляхъ добыванія пищи совершаютъ большими стадами набѣги на сосѣднія поля и плантаціи. При опустошеніи ихъ, стремясь захватить съ собой возможно больше и неизбѣжно оспаривая другъ у друга добычу, онѣ, конечно, нуждаются въ надежномъ складочномъ мѣстѣ. Таковымъ и являются «защечные мѣшки», обширные карманы по бокамъ отъ щекъ, неприступные для врага уже потому, что загорожены зубами.
Капуцинъ принадлежитъ къ группѣ широконосыхъ обезьянъ (свойственныхъ исключительно Америкѣ), получившихъ свое названіе вслѣдствіе широко разставленныхъ ноздрей. Капуцинъ (Рис. 68.10) — миніатюрная обезьянка съ шерстью рыжеватаго цвѣта, съ шапочкой изъ темныхъ удлиненныхъ волосъ на головѣ, съ небольшой бородкой и длиннымъ пушистымъ цѣпкимъ хвостомъ. Во время сна капуцинъ окутываетъ имъ свое тѣло для согрѣванія; при ходьбѣ во избѣжаніе волоченія онъ свертываетъ хвостъ клубкомъ; при передвиженіи на деревьяхъ онъ то зацѣпляется имъ какъ крюкомъ, то заматывается какъ веревкой.
Капуцинъ — суетливая и безпокойная обезьянка, и это обнаруживается въ особенности съ приходомъ посѣтителей. Приносящихъ что-либо съѣстное она тотчасъ же замѣчаетъ изъ толпы, не спускаетъ съ нихъ глазъ, какъ бы ожидая къ себѣ вниманія, а обойденная безпокойио озирается по сторонамъ, привстаетъ на заднія ноги, вся вытягивается, присматриваясь, взбирается на самый верхъ клѣтки, откуда заглядываетъ внутрь обезьянника, какъ бы выискивая новаго дающаго; она особенно волнуется и неистовствуетъ, когда видитъ одѣленнымъ лакомствомъ кого-либо изъ своихъ сотоварищей: тогда капуцинъ то мечется по клѣткѣ и въ волненiи производитъ рядъ безпорядочныхъ движеній, то разражается пронзительнымъ крикомъ и визгомъ, то бъетъ руками по полу, стѣнамъ и рѣшеткѣ, протягиваетъ по самое плечо обѣ руки за сѣтку (Рис. 68.10) и издаетъ пискливый, протяжный, жалобный звукъ. Обезьянка не успокоивается до тѣхъ поръ, пока къ ней не подойдутъ и не дадутъ что-либо. Но не одно съѣдобное привлекаетъ вниманіе капуцина; подобно другимъ обезьянамъ иногда онъ совершенно равнодушенъ къ подачкѣ и въ то же время полонъ живѣйшаго интереса къ вещамъ совсѣмъ несъѣдобнымъ.
Впрочемъ, это чаще наблюдается у другой цѣпкохвостой обезьяны — Паукообразной (Ateles).
Эта обезьяна (Рис. 68.12) имѣетъ слабо развитое тѣло, длинныя тонкія конечности и еще болѣе длинный и тонкій хвостъ, который какъ бы увеличиваетъ ихъ число. Въ противоположность капуцину у паукообразной хвостъ лишенъ шерсти на своемъ концѣ и является поэтому болѣе гибкимъ и чувствительнымъ. Хвостъ служитъ ей не только для передвиженія, но и какъ органъ осязанія и хватанія предметовъ (Рис. 68.13). Послѣдняя его особенность тѣмъ болѣе полезна, что переднія конечности лишены перваго пальца, ихъ хватательная роль ограничена, всѣ пальцы дѣйствуютъ какъ одно цѣлое, наподобіе крюковъ при зацѣпленіи за вѣтви. Это особенно замѣтно при передвиженіи обезьянъ среди деревьевъ, представляющихъ ихъ обычное мѣстообитаніе. Паукообразныя не только превосходно лазаютъ, но, раскачиваясь, переносятся съ изумительной легкостью съ дерева на дерево, ловко и увѣренно отыскивая точку опоры конечностями и хвостомъ и въ совершенствѣ избѣгая препятствій. Зато на ровномъ мѣстѣ онѣ довольно неуклюжи: при ходьбѣ на четверенькахъ длинный хвостъ имъ скорѣе мѣшаетъ, и онѣ закидываютъ его высоко наверхъ, но и тогда ихъ походка весьма неувѣренна. Движенія этой обезьяны имѣютъ еще особенность — они эластичны, медлительны и безшумны и вполнѣ гармонируютъ съ ея меланхоличнымъ характеромъ. И дѣйствительно, даже находясь въ сообществѣ, паукообразныя мало возбудимы, ихъ общеніе носитъ мирный характеръ, и даже ѣда не является поводомъ къ возникновенiю ссоръ и дракъ.
Вмѣстѣ съ этой незлобивостью обнаруживается и ихъ большая привязчивость къ людямъ, которыхъ онѣ часто видятъ, которые прикармливаютъ ихъ; даже болѣе того, онѣ приходятъ въ смятеніе, когда чужія лица прикасаются къ знакомому имъ человѣку. Тогда обезьяны широко раскрываютъ рты, разражаются скрипучимъ, пронзительнымъ звукомъ, перебѣгаютъ съ мѣста на мѣсто и долго не успокаиваются. Эта привязчивость идетъ рука объ руку съ общительностью животнаго. Съ приближеніемъ зрителя къ рѣшеткѣ обезьяны не отходятъ отъ нея и становятся особенно внимательны при показываніи имъ какого-либо предмета (Рис. 68.12). Онѣ смотрятъ и не насмотрятся на него, непремѣнно хотятъ дотронуться, ощупать его руками и во что бы то ни стало желаютъ имъ овладѣть. Даже убѣдившись въ несъѣдобности предмета, онѣ тѣмъ не менѣе обнаруживаютъ къ нему интересъ, и это ясно говорить за то, что въ этихъ случаяхъ ими скорѣе всего руководитъ любопытство. Все находящееся въ клѣткѣ слишкомъ хорошо имъ извѣстно, слишкомъ утомило ихъ своимъ однообразіемъ, и онѣ живо пользуются всякой возможностью заняться чѣмъ-либо новымъ. Это желаніе новизны порой бываетъ чрезвычайно сильно: при удаленіи показываемой вещи обезьяна крѣпко ухватывается за нее руками и напрягаетъ всѣ свои силы, чтобы не выпустить изъ рукъ желанный предметъ. Въ случаѣ же удачнаго овладѣванія имъ обезьяна надолго занята его изслѣдованіемъ, принюхиваясь, присматриваясь къ нему, пробуя на зубы, перекладывая съ мѣста на мѣсто. Правда, со свойственнымъ ея нраву непостоянствомъ обезьяна нѣсколько разъ отрывается отъ предмета, отвлекается въ стороны — но все же ясно, что въ самой клѣткѣ это новое является центромъ ея вниманія, и она занята имъ до тѣхъ поръ, пока не разрушить окончательно. Это любопытство, это желаніе новизны основано на главномъ свойствѣ обезьянъ — ихъ стремленіи къ дѣятельности. И въ неволѣ, среди скудной обстановки своего заключенія, онѣ всячески пытаются найти себѣ занятiя.
Къ сожалѣнію, сами посѣтители иногда придаютъ этому общенію совершенно иной характеръ: оно выливается порой въ невозможную грубую форму дразненія животнаго, издѣвательства надъ нимъ. На обезьянъ замахиваются, ихъ дергаютъ за руки, просовываютъ палки и зонты сквозь петли сѣтки, задѣвая животное, и даже лица болѣе культурныя не могутъ отказать себѣ въ удовольствіи подразнить ихъ хотя подачкой. И это въ отношеніи животнаго, наиболѣе интеллигентнаго изъ всѣхъ остальныхъ, наиболѣе чуткаго ко всякаго рода воздѣйствію. Неудивительно поэтому, что прямымъ отвѣтомъ на такое частое дразненіе является необузданно злобный характеръ обезьянъ.
Рѣдкая обезьяна не кусается, рѣдкая при неосторожномъ, порывистомъ жестѣ не бросается разъяренной на сѣтку по направленію къ мнимому обидчику, угрожая оскаленными зубами. У обезьянъ, посаженныхъ въ клѣтку по нѣсколько, эта злоба изливается на своихъ сотоварищей: обычно болѣе сильные нападаютъ на болѣе слабыхъ, самцы преслѣдуютъ самокъ и кусаютъ ихъ — въ результатѣ безконечныя погони и преслѣдованія, драки и возня, злобное рычаніе однихъ, визгъ и крикъ другихъ.
Такое озвѣрѣніе особенно свойственно группѣ павіановъ. Павіаны открываютъ собой новый типъ обезьянъ, именно «собакоголовыхь». Это названіе какъ нельзя лучше опредѣляетъ ихъ внѣшній видъ. Старые самцы достигаютъ величины большой собаки, имѣютъ мощныя конечности, довольно длинный хвостъ, яркія сѣдалищныя мозоли и большіе защечные мѣшки. Большая тяжелая голова павіановъ (Рис. 68.15) съ низкимъ лбомъ, сильно выступающими челюстями и мощными зубами также напоминаетъ собой собачью морду. Въ нашемъ саду представителемъ павіановъ является бабуинъ (Cynocephalus babuin изъ Африки). Бабуины больше наземныя, чѣмъ древесныя созданія. Они обитаютъ на скалахъ и горахъ, доходя порой до снѣжной линіи. Густота шерсти хорошо защищаетъ ихъ отъ холода, a цвѣтъ ея, зеленовато-сѣро-бурый, хорошо скрываетъ ихъ на фонѣ сѣроватыхъ скалъ. Бабуины въ совершенствѣ лазаютъ по кручамъ и утесамъ, обнаруживая силу, грубость и порывистость въ своихъ движеніяхъ; это замѣтно даже и при наблюденіи ихъ въ неволѣ: ходятъ ли они по полу, тяжело ступая ногами, вспрыгиваютъ-ли однимъ взмахомъ на полку, бросаются-ли оттуда шумно внизъ. Вслѣдствіе своей тяжести легкость и безшумность движенія обезьяны они утратили безслѣдно, такъ же какъ и рѣзвость, и суетливость. Они часто сидятъ въ одной и той же неподвижной позѣ, сосредоточенно, спокойно глядя предъ собой (Рис. 68.14).
Но это ихъ настроеніе мало устойчиво въ силу ихъ чрезвычайной возбудимости: малѣйшаго повода достаточно, чтобы ихъ разсердить. Злобно возбужденный самецъ мгновенно преображается и становится особенно выразителенъ (Рис. 68.16). Волосы на его головѣ и плечахъ поднимаются дыбомъ и отдѣляются отъ остального туловища въ видѣ могучей гривы, которая сразу придаетъ животному болѣе внушительный и угрожающій видъ. Павіанъ порывисто встаетъ и, не спуская глазъ съ нарушителя покоя, схватываетъ первый попавшійся предметъ и, размахивая взадъ и впередъ рукой, какъ бы цѣлясь, бросаетъ его въ направленіи обидчика. Въ случаѣ большого озлобленія павіанъ скачетъ и мечется по клѣткѣ, весь взъерошившись, высоко поднявъ и откинувъ хвостъ, широко раскрывъ пасть. Въ моментъ же наибольшей ярости съ хриплымъ звукомъ онъ бросается всей тяжестью тѣла на рѣшетку и съ ожесточеніемъ рветъ ее зубами.
Если самецъ помѣщается въ одной клѣткѣ съ самкой, то его злоба цѣликомъ обрушивается на нее. Въ узкихъ предѣлахъ клѣтки онъ настигаетъ ее мгновенно, нападаетъ на нее, и съ злобнымъ хрипѣньемъ и криками они впиваются другъ въ друга зубами. Этотъ крикъ безпокоитъ обитателей другихъ клѣтокъ, обезьяны волнуются и то здѣсь, то тамъ слышатся отвѣтныя взвизгиванія и ворчанія. Въ обезьянникѣ поднимается невообразимый шумъ и гвалтъ, который еще больше возбуждаетъ животныхъ и заставляетъ ихъ нападать другъ на друга безъ причины и безъ цѣли.
Итакъ, возсоздавая въ одно цѣлое духовный обликъ, свойственный типу обезьянъ вообще — можно сказать, что это созданіе общительное, столь же подвижное духовно, какъ и физически, легко возбудимое, скоро успокаивающееся, непостоянное въ стремленіяхъ, безудержное въ чувствованіяхъ, которыя часто представлены бурными аффектами. Злоба, страхъ и печаль — вотъ основной фонъ ихъ душевной жизни въ неволѣ, и только въ видѣ исключенія приходится подмѣчать проявленіе нѣжныхъ и радостныхъ чувствъ. Въ жизни на волѣ и въ сообществѣ онѣ имѣютъ, конечно, больше радостныхъ переживаній, — но здѣсь, въ скудныхъ условіяхъ заключенія ихъ радости невелики, и въ силу этого ихъ природная рѣзвость и веселость сильно подавлена, a эгоистическія чувствованія развиты чрезмѣрно. Двѣ черты особенно возвышаютъ ихъ надъ всѣми другими животными — это ихъ чрезвычайное любопытство и стремленіе къ дѣятельности; любопытство, которое часто необъяснимо никакими корыстными мотивами, и стремленіе къ дѣятельности, которое въ самыхъ скудныхъ условіяхъ существованія находитъ пищу и даетъ имъ матеріалъ для умственной переработки.
Нужно ли говорить, что эти особенности психическаго склада обезьяны дѣлаютъ перенесенiе неволи для нея болѣе тягостнымъ, чѣмъ для всякаго другого существа?
Нужно ли напоминать, что отъ вдумчиваго человѣчнаго отношенія посѣтителей много зависитъ смягчить или еще болѣе ухудшить ихъ скорбную участь.
Также не требуетъ доказательствъ, что еще болѣе чуткія по своей физической и духовной организаціи высшія, или «человѣкообразныя», обезьяны только въ исключительныхъ случаяхъ долгое время переносятъ неволю. Достовѣрно извѣстно, что болѣе молодыя свыкаются съ неволей лучше и живутъ тѣмъ дольше, чѣмъ ближе удается вступить въ общеніе и близость съ человѣкомъ, тогда какъ взрослыя погибаютъ въ теченіе немногихъ мѣсяцевъ при самомъ заботливомъ уходѣ. Онѣ отказываются отъ пищи, становятся ко всему безучастными, впадаютъ въ состояніе полнаго унынія и, не обнаруживая никакихъ заболѣваній, хирѣютъ день ото дня. — «Онѣ погибаютъ отъ тоски» — какъ принято выражаться.
Изъ высшихъ обезьянъ наиболѣе частымъ обитателемъ зоологическихъ садовъ является шимпанзе, не разъ содержавшiйся и въ нашемъ Московскомъ Саду. Житель Африки, водящійся въ тропическихъ лѣсахъ ея центральной части, по пропорціямъ тѣла наиболѣе подходящій къ человѣку, лишенный хвоста, съ большой округлой головой, большими выступающими ушами и черной блестящей шерстью. Этими особенностями онъ безъ труда отличимъ отъ другихъ высшихъ обезьянъ, африканскаго гориллы и азіатскихъ оранга и гиббона. По сравненію съ этими послѣдними онъ наиболѣе человѣкообразенъ и по своему лицу (см. Рис. 68.17). Какъ и у большинства другихъ обезьянъ, первый палецъ на ногахъ шимпанзе противопоставляется остальнымъ, и нога, не менѣе чѣмъ рука, приспособлена для хватанія. Шимпанзе имѣетъ также чрезвычайно выразительную мимику. Въ зоологическихъ садахъ, даже въ хорошихъ условіяхъ содержанія (какъ въ Антверпенѣ, Берлинѣ и Лондонѣ), по своимъ психическимъ свойствамъ онъ сравнительно мало отличается отъ другихъ обезьянъ: его чувствованія подавлены, ихъ проявленія во внѣ мало выразительны, и онъ является довольно инертнымъ существомъ. Совсѣмъ не то приходится сказать о шимпанзе, содержащихся у частныхъ лицъ (между прочимъ, и у пишущей эти строки), гдѣ они находятся въ непрестанномъ общеніи съ людьми, въ непрестанномъ столкновеніи съ многообразными внѣшними впечатлѣніями. Съ перваго же взгляда они поражаютъ необычайною пластичностью психики, многообразіемъ и выразительностью своей мимикии чрезвычайной, бьющей черезъ край жизнерадостностью. Ихъ рѣзвость, ихъ задорность тѣмъ неудержимѣе, чѣмъ многочисленнѣй и шумливѣй общество, въ которомъ они находятся. Какую живѣйшую радость выражаетъ тогда все ихъ существо! Ихъ ротъ осклабливается въ улыбку, они производятъ рядъ безцѣльныхъ движеній, ударяютъ на ходу руками, сбрасываютъ вещи, зацѣпляютъ ихъ и везутъ за собой; они перебѣгаютъ съ мѣста на мѣсто и отъ одного человѣка къ другому, дергая за платье и всячески стараясь обратить на себя вниманье и вызвать на игру. И они готовы играть и возиться безъ конца и становятся печальными, когда не слѣдуетъ отвѣта на ихъ зазыванія. Но если общеніе составляетъ ихъ главную потребность и радость, то одиночество повергаетъ ихъ въ сильную печаль. Въ первый моментъ они разражаются ревомъ, напоминающимъ больше всего сильный дѣтскій плачь, а потомъ, когда затихаютъ, цѣлыми часами сидятъ неподвижно на одномъ мѣстѣ и почти не обнаруживаютъ интереса къ окружающему.
Не менѣе чѣмъ стремленіе къ общенію выражено у нихъ стремленіе къ привязанности. Теряя почему-либо привязанность одного лица, они немедленно желаютъ пріобрѣсти другого покровителя. Этого послѣдняго они явно выдѣляютъ изъ всѣхъ лицъ, ихъ окружающихъ: они больше радуются его приходу, впадаютъ въ отчаяніе при самомъ легкомъ наказанiи со стороны его и не успокаиваются до тѣхъ поръ, пока не будутъ имъ обласканы; въ свою очередь они всячески пытаются выказать ласку при мнимомъ огорченіи этого лица и ожесточенно, яростно нападаютъ на его мнимыхъ обидчиковъ, правда, до тѣхъ поръ, пока это явно не угрожаетъ опасностью имъ самимъ.
И вообще эгоистическія чувствованія шимпанзе развиты сильно: все, что направлено къ удовлетворенію желаній, связанныхъ съ его физическимъ благосостояніемъ, вызываетъ его полное вниманіе и участіе. И онъ упрямъ и непреклоненъ въ этихъ своихъ требованіяхъ и сильно озлобляется въ случаѣ невыполненія ихъ.
Зато онъ непостояненъ въ своихъ болѣе безкорыстныхъ стремленіяхъ, и каждое его желаніе и игру можно отвлечь въ любой моментъ и направить въ любую сторону. Все новое возбуждаетъ его любопытство, вызываетъ его живѣйшій интересъ, но оно скоро становится для него старымъ и замѣняется другимъ и другимъ. Въ этой безконечной смѣнѣ занятій шимпанзе изощряется какъ ни одно другое животное, причемъ въ большинствѣ случаевъ явно сказывается его наклонность къ подражанію. Такъ онъ способенъ подражать очень многимъ несложнымъ дѣйствіямъ, производимымъ передъ нимъ.
Пищущей эти строки принципъ подражанія былъ положенъ въ основу метода изученія познавательныхъ способностей шимпанзе. Въ срокъ около полутора года удалось съ достовѣрностью установить способность его къ различенію большого количества цвѣтовъ, сочетаній цвѣтовъ, различеніе рисунка, различеніе плоскихъ и выпуклыхъ формъ (послѣднихъ также съ помощью одного осязанія), различеніе всевозможныхъ величины объемовъ, площадей, длины, ширины и толщины[5] и мн. др.
─────── |
[5] Опыты многократно были демонстрированы московскимъ зоологамъ и психологамъ. Опыты еще далеко не закончены; о конечныхъ выводахъ изъ нихъ говорить еще нѣсколько преждевременно: болѣе подробно они будутъ изложены въ готовящейся выйти обширной монографiи.