Таблица 1. Мой шимпанзе "Иони"

Настоящий труд представляет собой одну третью часть экспериментального исследования, произведенного мною в течение двухлетнего периода (1914 — 1916 гг.) над молодым (7-летнего возраста) самцом шимпанзе.

Опыты велись по оригинальному в конкретном проведении и впервые успешно примененному в зоопсихологии методу «выбора на образец».

Посредством этого метода за истекший срок времени опытного периода удалось вскрыть и проанализировать наличность, степень и пределы совершенствования многообразных способностей из области зрительных восприятий шимпанзе, при исследовании познавательных его процессов: различение ахроматических и хроматических цветов, различение форм (планиметрических и стереометрических), изображений предметов, букв, различение величин (высоты, длины, ширины, объемов и площадей). Некоторое видоизменение метода позволило подойти к вопросу о способности шимпанзе к процессу элементарного отвлечения (абстракции) различных признаков (цвета, формы, величины) и к произведению счета.

В состав настоящей книги вошли по преимуществу эксперименты и результаты оперирования шимпанзе с цветом.

То обстоятельство, что работа производилась в тяжелое время империалистической войны, почти при полной изоляции России от Западной Европы, не могло не отразиться отрицательно на некоторых сторонах исследования: пришлось ограничиться изучением лишь одного экземпляра животного за прекращением импорта соответствующего живого материала, не удалось получить из Лейпцига серию «Брадлеевских» хроматических, промеренных по светлоте эталонов, как и нельзя было достать в Москве «Геринговскую серию светлот». Это последнее затруднение сильно осложнило аргументацию в пользу различения обезьяной цветов как таковых.

Первый недостаток (единичность испытуемого животного) приходится обойти тем, что при окончательных заключениях остеречься от обобщений негативных результатов и базироваться преимущественно на позитивных, исходя из мысли, что положительные достижения при работе с единичным экземпляром более характеризуют видовую одаренность, нежели отрицательные результаты, объяснимые, быть может, индивидуальной дефективностью. Второе несовершенство (отсутствие соответствующих цветных эталонов) компенсируется детальным, порой громоздким анализом роли и участия фактора светлоты и фактора качества цвета при распознавании цветов животным, анализом, приводящим каждого непредубежденного читателя к признанию способности шимпанзе к различению цветового тона как такового, а не светлоты цветов.

Продолжающаяся ненормальность условий научной жизни и научного общения (почти полное отсутствие соответствующей литературы, особенно американской) вынуждает автора при печатании настоящего труда, при обзоре современных зоопсихологических методов, ограничиться рассмотрением материала, известного до 1916 года. Та же причина заставляет, к сожалению, отказаться от сопоставления моих конечных выводов с таковыми других авторов ^[1] , работавших в течение последних лет над антропоидами по иным методам, вынуждая сузить вместе с тем заключительную главу настоящей книги. Эту заманчивую интересную задачу сравнения обобщений раз личных исследователей касательно психики человекообразных обезьян я оставляю до конца всего исследования.

Основным принципом автора при изучении психики шимпанзе, при конкретном применении метода «выбора на образец» было полное выключение (ставшей столь распространенной в подавляющем большинстве зоопсихологических методов американской школы) автоматической, механической тренировки животного на определенного рода выполнения и перенесение центра тяжести в достижениях на развивающее обучение: обучение, характеризующееся признаками сознательного усвоения, осмысленного выполнения, не механического, «целепонимательного» усовершенствования.

Наличность этих признаков возможно было проследить лишь при условии тщательной, протокольно-точной регистрации как условий постановки опытов, так и решений животного и, главным образом, ошибочных его ответов, особенно ценных для анализа характера процесса достижения.

Эта необходимая детальность изложения опытов естественно сильно огромоздила и удлинила работу, сделала ее несколько растянутой и утомительной для чтения. Не считая для себя возможным — в интересах большей документальности выводов — сократить по существу фактическую сторону, я несколько упростила ее для читателя внешней, технической формой изложения и печатанья.

Все более общие рассуждения, выводы и итоги выдержаны крупным шрифтом («цицеро»), все протоколы опытов, фактическая часть — более мелким («корпусом»), все частные, привходящие замечания, порой весьма обширные, напечатаны еще более мелким шрифтом («петитом») и отнесены в сноски.

Для читателя, желающего ознакомиться in extenso с фактической стороной, являющейся базой для общих выводов, произведена в конце каждой, большой по объему, главы беглая схематичная рекапитуляция каждого сеанса: главных изменений условий опытов и соответствующих конкретных выполнений обезьяны. Это последнее дает возможность, минуя многие утомительные подробности, составить точное, полное впечатление о ходе работы и существенных ее свойствах и особенностях.

Следует сказать, однако, что и со всеми сделанными коррективами настоящая книга не предназначена для широкой публики, для неспециалистов, как то искренно хотелось бы автору и как то отвечало бы требованию дня, более чем когда-либо призывающему к серьезной популяризации последних достижений науки.

Этот свой долг перед запросами читателя неспециалиста и задачами общего образования автор полагает искупить со временем, после того когда работа пройдет через цензуру научной критики.

Очередная задача автора иная, и книга обращена на другой фронт.

Она выходит в пору назревающего расцвета молодой науки — зоопсихологии, в пору, когда одни ее адепты ограничивают выявление поведения животного, насильственно замыкая его в тесные, искусственные условия эксперимента (американская школа), другие — «разговаривая» с животным при посредстве стуков, приписывают ему человеческую степень развития его способностей (немецкая школа «краллистов»), третьи (русские рефлексологи), приклеивая ярлык рефлекса ко всем проявлениям психики (от низших до высших ее форм), низводят животное до роли автомата, четвертые (анатомо-физиологи) тешат себя надеждой подойти к познанию душевной жизни путем искусных, утонченных вивисекций над животным.

Во всех этих случаях неизбежно извращение самих фактов психической жизни, этой неустойчивой, текучей, пластичной жизни, столь податливой ко всякому влиянию, столь подверженной видоизменению.

При всех этих подходах в лучшем случае возможно лишь частичное и узко одностороннее познание некоторых отдельных, часто не самых существенных, составных частей психики.

Живое, свободное животное, как одушевленный индивидуум, при таких путях изучения останется для нас вечным сфинксом, не разгаданным по своей внутренней, психической сущности.

По мнению автора запечатанные к слову о самом себе уста животного можно заставить заговорить лишь тогда, когда общим языком меж экспериментатором и испытуемым животным станет не «болтовня» попугая, отображающая уровень интересов и стиль речи его обладателей, не перестукивания копыт лошадей и собачьих лап, «высказывающих» суждения на отвлеченные, философские и религиозные темы, не «слюнотечение» собак, не стереотипные, автоматичные движения, но для каждого животного свой, естественный ему, привычный для него способ реагирования, выявляющий его целостное, обычное, свойственное ему поведение.

Там, где мы стоим лицом к лицу перед самой природой, перед живым животным, прежде, чем ставить ему свои условия, свои требования, надо внутренне, психически «приникнуть» к нему, чутко прислушаться, настороженно, зорко приглядеться, чтобы удачным умозаключением или интуитивным «озарением» уловить наиболее подходящий путь контакта с животным, метод его исследования, посредством которого оно должно раскрыться и выявиться наиболее легко, просто и всесторонне.

Таким именно путем осторожного, робкого нащупывания приема исследования в самом ходе работы шел автор этой книги; такому чувству пиетизма, бережного отношения к чужой и чуждой психике животного я старалась не изменять во все время его изучения.

Конкретно это выразилось в перенесении принципа, базы обучения из сферы слуховых в область одних зрительных восприятий (явно преобладающих у шимпанзе), в предоставлении животному привычного, естественного способа реагирования (движение рукой), в отсутствии стеснения свободы животного и поддержании нормального и даже радостно-повышенного его настроения (частые перерывы в опытах, неизменное привнесение радостно возбуждающих стимулов в виде всякого рода поощрений), в полном выключении столь неучитываемых (по наблюдению автора даже вредных) по своему влиянию на психику факторов карательного свойства в виде наказания.

Не дело автора судить о степени приемлемости избранного им пути и метода исследования и степени успешности его достижений — я жду услышать это из отзывов авторитетных беспристрастных критиков. Но какова бы ни была эта будущая объективная оценка, я сама считаю в данный момент свою задачу выполненной лишь наполовину.

Я исхожу из той мысли, что своеобразный и пока загадочный для нас душевный мир животного вскроется, станет нам понятным до конца лишь тогда, когда в поведении животного кроме его внешних, телесных, двигательных реакций усмотрят и изучат связанные с ними внутренние, психические процессы, их обусловливающие, их стимулирующие.

И я буду считать свой труд законченным не ранее, чем мне удастся произвести точный, собственно психологический анализ полученных фактических достижений, дать им качественную квалификацию — выразить их в терминах психологических, так непосредственно нам понятных, так достоверно нам известных в свете нашего внутреннего, интроспективного опыта.

Тогда и только тогда возможно станет расшифровать особенности, свойства и направление психики животного. С этого момента животное выявит перед нами свою внутреннюю сущность, выскажется на понятном для нас языке, и мы будем в состоянии уяснить то общее, что нас с ним роднит, и то несходное, что нас с ним разъединяет. Только тогда получит конкретную базу смелое интуитивное обобщение А.Герцена, взятое эпиграфом к настоящей книге.

В заключение своего предисловия я считаю своим радостным долгом отметить участие и помощь учреждений и отдельных лиц, содействовавших мне в осуществлении моего научного труда и выразить им свою глубокую благодарность:

Академическому Центру Наркомпроса — за утверждение к напечатанию моего исследования; Государственному Издательству и 1-ой Государственной Образцовой Типографии — за исключительно внимательное отношение при печатании работы и изготовлении фототипий, обеспечившее внешний вид издания; преданному сотруднику Дарвинского Музея, отзывчивому, незаменимому помощнику в каждом трудном деле, глубокоуважаемому Ф. Е. Федулову — как за репродукцию ахроматической шкалы, так и за помощь при фотографировании опытов; давнему, неустанному идейному труженику в научной фотографии, глубокоуважаемому А. Т. Трофимову — за ценные советы при фотографическом закреплении опытов и за искусное подготовление к печатанию соответствующих негативов.

Переходя к собственно идейной стороне работы и лицам, содействовавшим ее выполнению, я должна отметить с глубокой признательностью отзывчивое отношение и высокоценные авторитетные совет и помощь глубокоуважаемого проф. Г. И. Россолимо, который после первого же ознакомления с моими экспериментами над шимпанзе указал на родственность моих приемов исследования с таковыми, применявшимися в некоторых случаях изучения психики дефективных детей, любезно ознакомил меня с плодотворными возможностями видоизменения метода, либерально предоставил серии специально подобранных объектов, служащих при исследовании детской дефективности, что сыграло большую роль в экстенсивном развитии моей работы.

Равным образом я должна отметить с глубокой признательностью живой интерес и высокоценные авторитетные совет и помощь глубокоуважаемого проф. Г. И. Челпанова, своевременно указавшего мне на роль, место и значение моих опытов для зоопсихологии и любезно предоставившего мне право работы в Психологическом Институте Московского Университета для экспериментального ознакомления с областью зрительных ощущений, что сильно облегчило мне обработку и анализ некоторых глав работы.

Имя одного лица хочется упомянуть как-то особенно проникновенно благодарно, как-то особенно значительно...

Каждый, кто творит, знает сколько черной, будничной, нудной, прозаической работы скрывается всегда за праздничным, изящным, привлекательным видом конечного достижения!

Каждый, кто переживает, творя, понимает сколько сомнения, тревоги, огорчения и ошибок предваряют конечную радость удачного завершения!

Но не каждому выпадает на долю это счастье иметь рядом и около себя того, кто бы радостно и легко взял на себя все эти трудности, чутко, горячо принял к сердцу эти огорчения, бережно уберег от неудачи, своевременно помог советом.

Ему, внесшему в этот мой труд столь много, я — посвящением этой книги — данное им возвращаю в претворенном виде как свой долг и как свободный дар.

Н. Ладыгина-Котс.

Москва. 13/III 1923.