Таблица 2. Шимпанзе в спокойном состоянии

Рис. 1. Вид шимпанзе спереди.
Рис. 2. Вид шимпанзе в профиль.

Метод — это орудие, которое мысль выковывает себе для борьбы за обладание истиной, и, подобно бойцу, каждый исследователь выбирает себе тот из них, который ему больше «по духу», которым он легче и ловчее владеет и на силу которого больше полагается.

Эти строки дают оправдание теоретической, индивидуальной оценке главных методов зоопсихологии с точки зрения их применимости к изучению психических способностей животных; они дают поддержку попытке, минуя общепризнанные методы, в частном вопросе изучения познавательных способностей ближайших к нам животных обратиться к новому методу исследования.

Основные черты недостаточности, а иногда и полной неприемлемости господствующих методов зоопсихологии ярко выступают даже при беглом их последующем рассмотрении и часто обусловливаются самою их сущностью.

Антропоморфический метод исследования, получивший начало от Аристотеля, признававшего у животных душевные способности «отчасти сходные, отчасти аналогичные, отчасти те же, что и у человека» ^[2] , как известно, опирается на следующее положение: — психика животного познаваема только по аналогии с человеческой психикой. Этот взгляд дал опору направлению к оценке и истолкованию поведения животных по аналогии с таковым человека и к пониманию их действий на основании тех же внутренних причин, тех же психических импульсов, что руководят и деятельностью людей.

Бесспорный по своей основной идее, понимаемой в том смысле, что познание психики других живых существ доступно нам лишь при условии возможности ее сопоставления с субъективными психическими процессами, так непосредственно, так достоверно нам известными из нашего внутреннего опыта, — метод этот нашел много приверженцев, как среди дилетантов, «любителей животных», так и у научных корифеев: Дарвина и Уоллеса, Романеса и Геккеля. Первые нашли в нем наиболее простой и легкий способ объяснения поведения животных; вторые — наиболее подходящий способ для претворения и интерпретации фактов био-психологии в согласии с идеей эволюции. Проникнутые мыслью об единстве эволюционного процесса на всех ступенях животного царства, названные авторы ценой рискованных детализаций проводимых аналогий, к сожалению, надолго санкционировали применение антропоморфического метода в науке.

До средины девятнадцатого века этот метод в зоопсихологии был почти единственным, считавшимся научным.

По мере разработки и развития отдельных глав этой науки, в частности вопроса об инстинктах у беспозвоночных, и по мере углубления психологического анализа, антропоморфический метод все сильнее колебался в основании своем, все больше ограничивался в приложимости. При современном состоянии зоопсихологии он может претендовать на роль научного, академического метода лишь при сугубо ограниченном и осторожном пользовании им, и в частности при соблюдении ряда обязательных условий ^[3] :

Сводя в одно эти условия и выражая их одним положением, всецело их объединяющим, подчеркивающим главную опасность применения названного метода в зоопсихологии, следует сказать, что главный корректив при пользовании им — старательное избегание бесконтрольных привнесений в предлагаемые аналогии специфичных, чисто человеческих свойств, черт и субъективных, произвольных освещений и оценок, — ограничение антропоморфического метода, как в отношении широты, так и формы его приложения ^[4] .

Прямо противоположен предыдущему по своей объективности и точности метод анатомический.

Самый ранний по своему происхождению (за 3.000 лет до Р. X.), он донес почти неизмененным свой основной принцип до наших дней: — познание психического из физического, познание душевной жизни из строения мозга.

Построенный на положении спорном, недоказанном и по мнению «чистого» психолога заведомо неверном, несмотря на давность применения, усовершенствование техники исследования и проникновение в тончайшие анатомические структуры, — метод этот и доныне представляется весьма бесплодным и односторонним. Кажется далеко не случайным и, конечно, а priori ожидаемым, что и сочетание его с физиологическим методом и введение эксперимента в трудах целой плеяды ученых, установивших сложнейшие закономерности нервных процессов, определивших локализацию нервных центров и указавших различие анатомических структур и их функций на разных ступенях видовой и возрастной эволюции, доказало не более, чем наличность связи психических явлений с физической подосновой. Самый характер этой связи так, и остался ближе не разгаданным. Этим самым не было дано истинного подтверждения исходной мысли метода и его значимости для понимания собственно психических процессов, в частности и психики животных.

Несколько бо̀льшее значение для зоопсихологии приобретает анатомический метод при сочетании с этологическими и экологическими данными, как то осуществляет Эдингер.

Последний, как известно, приурочивает определенные психические способности животных к определенному морфологическому, локализованному, материальному мозговому субстрату и в последующем, по аналогии, на основании сопоставления морфологических, гистологических и анатомических данных строения мозга, как и присутствия различных чувственных сфер у разных животных, пытается ставить прогнозы о характере и особенностях их психической жизни. Прогнозы эти, как и следует ожидать, не дают, впрочем, новых, собственно зоопсихологических данных, ибо они базируются лишь на проецировании, перенесении, перераспределении уже известного биопсихологического материала, добытого иными методами (напр., биологическим или психологическим), на различные мозговые структуры и систематические группы животных. Вот почему ближайшее исследование психической жизни животных находится вне пределов и этого метода.

Более крайнее направление механизирования психики оказывается еще менее удачным, заводя в безвыходный тупик не в меру ревностных его сторонников.

Так, наиболее последовательный его приверженец, Жак Лёб, сводящий психику в ее исходном пункте к проявлению физико-химических свойств протоплазмы клеток, переносит и решение психологических проблем в русло физико-химического исследования, выдвигая принципы физической химии и механики в качестве факторов, обусловливающих действия животных.

Соответственно этой предпосылке Лёб с неизбежностью приходит к заключению об автоматизме поведения животных, считая его целиком определяемым лишь внешними условиями и строением их тела. Этим признанием вся деятельность животных, а равно и человека, и растений, сводилась к одному принципу, представлялась одинаково автоматичной.

Последователи этого физиолого-биологического метода привнесли немногим больше для его обоснования и оставались столь же уязвимыми для критики как в отношении парадоксальных конечных выводов, так и со стороны фактической, заведомо и явно извращавшейся в лабораторной обстановке, доставлявшей факты глубоко односторонние по сравнению с таковыми, имеющими место в естественных, природных условиях жизни животных.

В самом деле, деятельность даже «простейших» животных, сводимая Лёбом к явлениям тропизмов, а в конечном счете к химико-физическим процессам, на основании анализа, произведенного Дженнингсом ^[5] , оказывается явлением далеко не стереотипным ^[6] , не укладывающимся в рамки только физико-химических истолкований, явлением, обусловленным и направляемым не столько внешними причинами, сколько «внутренним состоянием» организма, включающим явственные психические элементы у животных, стоящих даже на первых ступенях зоологической лестницы ^[7].

Предложенная Дженнингсом «теория проб и ошибок», примененная к изучению реакции поведения беспозвоночных, и даже «простейших» животных, выявила с несомненностью способность даже этих микроскопических живых существ использовать получаемые ими опыты в благоприятном для них направлении, способность «научаться», что возможно, конечно, только при наличности и участии факторов психического свойства.

Опуская теорию «тропизмов», как а priori не могущую претендовать на полное познание проявлений психики животных и в особенности более сложных психических процессов, приходится добавить, что в противоположность ей теория «проб и ошибок» полагается краеугольным камнем в основание исследования высших психических способностей животных и находит широкое приложение в последующем, являясь базой всех новейших экспериментальных зоопсихологических методов, в частности и вновь предлагаемого на последующих страницах.

Проведение того же механистического направления, но с применением новых своеобразных приемов исследования, имеет место в знаменитой русской школе физиологов с академиком Павловым во главе по методу «психической слюнной реакции».

Производя фистулу протока слюнной железы, непосредственным раздражением слизистой оболочки рта вызывая отделение слюны у испытуемого животного, получают «безусловный» рефлекс — постоянную связь и зависимость между раздражением и реакцией. Сочетая «безусловный» рефлекс — акт секреции слюны — с каким-либо внешним возбудителей, устанавливают новую временную ассоциацию между этим внешним агентом и реакцией слюноотделения — образуют «условный», или «сочетательный» рефлекс.

Принимая во внимание пластичность «условных» рефлексов (их непостоянство, неустойчивость, подвижность), учитывая в их установлении, угасании, задержке (торможении) и вторичном восстановлении (растормаживании) роль определенных и многообразных раздражителей (как звука, света, цвета, формы, прикосновения и др.), соответственно этому заключают о способности животных к различению вызывающих реакцию слюноотделения стимулов (светлоты, цвета, звукового тона и т. д.).

Определяя далее, на основании взаимоотношения между различного рода реакциями и разного рода стимулами законы установления более сложных условных рефлексов (ассоциаций), учитывая ассоциативную ценность различных входящих в качестве ингредиентов ассоциации факторов, пытаются подойти к познанию всех форм проявления психической жизни, чтобы в конечном итоге свести ее к рефлекторным актам ^[8].

В этом свете поведение человека, как и животного, представляется «как механически необходимый результат воздействующих впечатлений» ^[9] , а не как проявление сознательных, произвольных, психических импульсов; руководящая роль сознания совершенно аннулируется.

Общеизвестны возражения против крайних общих выводов русской рефлексологической школы ^[10] . К рефлекторным актам, как непроизвольным, механичным ответным реакциям организма не сводимо даже инстинктивное поведение животных и тем менее, конечно, сводима «разумная» их деятельность, не говоря уже о высших формах психических процессов человека, — об умственных процессах высшего порядка (умозаключениях, суждениях и даже апперцепции и внимании) и, тем более, процессах творчества.

Рефлексология далеко не вскрывает внутренней причины явлений: «в более сложных случаях начальные и конечные члены реакции не могут быть поставлены даже в причинную связь». Более того, она не дает пока даже объективной и наглядной картины нервно- мозговых процессов и, в не меньшей степени, чем обычная психология, оперирует с гипотезами и спекулятивными построениями. И в самом деле, понятия «торможение», «растормаживание», «контакты» — все это гипотетические понятия; непосредственно даны: «анализатор» и реакция, а все остальное — лишь умозаключения. Рефлексология часто лишь заменяет психологические термины физиологическими и этим лишь затемняет самое понимание явления, затемняет вследствие многозначности термина «условный рефлекс», синтетичности охватываемого им понятия, неопределенности и расплывчатости его содержания и непригодности для качественной квалификации реактивных процессов.

Дифференцировка же психических явлений по принципу большей или меньшей их сложности (как то выражается терминами: «простой сочетательный рефлекс», «сложный сочетательный рефлекс») является в высокой степени несовершенной дифференцировкой, не проникающей в суть реактивных процессов, не дающей их определенного и истинного понимания. Условный рефлекс психологически (как явление, переживаемое субъективно, непосредственно) пожалуй даже более нам понятен, чем физиологически в интерпретации рефлексологов.

Действительно, следует определенно признать, что исследования по методу рефлекторных реакций (и в особенности непроизвольной слюнной реакции), относящиеся к изучению психических способностей животных, носят более физиологический, чем психологический характер. Наличность и участие психических элементов при реакциях животного усматриваемо с трудом, психологическое значение данных опытов является проблематичным. Ближайший ученик академика Павлова, проф. Зеленый, последователь его метода и продолжатель его опытов, в своей статье ^[11] сам в следующих буквальных выражениях характеризует сферу и направление исследований Павловской школы: — проф. Зеленый говорит «о полном выключении психической стороны в исследовании», «об исследовании рефлексов, физиологической стороны психических реакций»... И далее: (стр. 61—65) «Слюнная реакция изучается в связи не с психическими процессами, а с физиологическими»... «Изучение условных рефлексов всегда опиралось на представление о процессах нервных, а не психических»... Может быть, психические процессы и не отсутствуют, но «они оставляются исследованием в стороне»... «Психика животного остается вне исследования».

Вот почему некоторые зоопсихологические выводы, произведенные на основании анализа данных, полученных при посредстве Павловского метода, например, заключения о способности животных (в частности собак) к различению светлот, форм, звуков и тончайших нюансов звуковых тонов, заключения, склоняющиеся, между прочим, к признанию у собаки абсолютного слуха, приходится признать весьма условно, отнюдь не вкладывая в эти определения тот смысл и значение, которые были бы обычны и естественны в применении к человеку, ибо не доказано субъективное осознавание животным данных стимулов, их принадлежность и вхождение в его психическую сферу. Является не доказанным и неясным, имеют ли место при реакции животного на определенный стимул по методу «психической слюнной реакции» «сознательное», осознаваемое различение животным этого стимула или только «бессознательное», автоматическое реагирование нервной системы животного на получаемое раздражение?

В частности тот факт, что из числа применявшихся стимулов наиболее положительные результаты дали реакции на звуки и светлоты, в то время, как реакция на форму явилась более затрудненной, а на цвета условного рефлекса в большинстве случаев и совсем не выработалось, является косвенным подтверждением только что высказанной мысли.

Реакция на определенный звуковой тон могла установиться механически (в силу явления резонанса нервной системы) в то время, как реакция на форму и цвет, как стимулы более высокого порядка, не могла образоваться чисто автоматическим путем, ибо требовала бо̀льшего участия психической, сознательной оценки.

Сам же по себе факт «реагирования» животного на какой бы то ни было внешний агент далеко еще не предрешает вопроса о «различении» животным этого агента. Достаточно напомнить случаи ^[12] , «когда музыкально глухие люди способны были реагировать на тона, недоступные для восприятия и различения музыкально одаренных». У этих людей «реагирующая на звуки рука как будто была в состоянии в известной мере взвешивать ^[13] тона в то время, когда мозг ^[14] не в состоянии был сделать этого».

Необходимо, впрочем, здесь же отметить, что, по мере разработки названного метода, в последующем в воззрениях самого создателя его наметилась в течение последних лет тенденция к ограничению полученных им выводов и обобщений, одно время доходившему вплоть до полного запрета экскурсов-физиологов в психологическую область.

Таким образом оказывается, что степень применимости и ценность Павловского метода для изучения психических способностей у животного и, особенно, их высших форм спорна и сомнительна, — что заставляет обратиться к рассмотрению иных приемов изучения психики животных.

Переходим к методу биологическому, 20 лет тому назад предложенному проф. В. А. Вагнером, детально разработанному им на весьма оригинальном и обширном материале, главным образом, при изучении инстинктов.

Избрав две группы био-психологических данных, фактов, относящихся к жизни вида и к жизни индивидуума, и соответственно этому применив два способа обработки материала ^[15] (филогенетический и онтогенетический метод), проф. Вагнер при взаимном сопоставлении результатов получил во многих случаях схождение выводов. Этим было дано зоопсихологическое применение и доказательство известного «Биогенетического Правила», была осуществлена возможность плодотворного перенесения основных принципов эволюции из области морфологических наук в пределы зоопсихологии.

Эти принципы в отношении анализированных способностей, именно инстинктов, выразились в следующих тезисах:

Столь плодотворный в применении к изучению инстинктов, и в особенности форм беспозвоночных, дающих богатейший фактический материал, сравнительно легко могущий быть прослеженным и сопоставленным (ввиду обилия форм животных, обширности таксономических объединяющих их групп, краткой индивидуальной жизни особи и частоте, и быстроте ее размножения), материал, полученный из естественных условий жизни животного, — рассматриваемый метод в применении к высшим позвоночным, в частности к приматам, представляет органические затруднения.

Эти трудности становятся принципиально непреодолимыми, коль скоро с помощью биологического метода мы пожелали бы проникнуть к пониманию психической подосновы инстинктивных действий, к психологической их интерпретации. Оперируя с данными чисто внешнего проявления поведения животных, этот метод не в состоянии подвести к познанию структуры совершающихся психических процессов, внешним аспектом которых и является это поведение.

В еще меньшей степени биологический метод претендует на применимость к изучению психических способностей высшего порядка, разумных и сознательных актов, доступных объяснению лишь на языке чисто психологических терминов и истолкований, — доступных пониманию лишь в случае сведения объективных био-психологических данных к миру субъективных человеческих переживаний, непосредственно и достоверно нам понятных и известных из нашего личного внутреннего опыта.

Последнее мнение разделяет, повидимому, и сам автор метода, когда он говорит, что выяснение умственных процессов высшего порядка не доступно не только для физиологического, но и для биологического метода; — «эта область явлений для них также недоступна, как для невооруженного телескопом глаза строение туманных пятен»... Новые, собственно психологические методы должны их заменить, и в первую очередь экспериментально- психологические и интроспективные методы исследования ^[16].

В самом деле, только эти методы помогают нам вскрыть до конца элементы высшей, «разумной» психической деятельности животных, делают возможным точную ее оценку, проливают свет на ее истинное понимание.

Обнаружение «разумных», познавательных способностей животных достигается по преимуществу введением экспериментальных методов, внесением элементов обучения животного.

На первый взгляд могло бы показаться, что такое обучение осуществляется наиболее непринужденно и естественно по методу подражания, когда животное всецело предоставлено себе, имеет наибольшую психическую свободу и полную инициативу выбора производимых им действий.

Между тем ближайшее знакомство с этим методом показывает нам, что подражание, играющее столь значительную роль в естественных условиях жизни животных (и в особенности в молодости их, когда посредством инстинктивного подражания осуществляется индивидуальное научение животного и приобретаются все знания, необходимые ему в борьбе за жизнь), будучи положено в основу экспериментального исследования познавательной деятельности животного, пока дало сравнительно мало оригинального и ценного для более широких обобщений.

«Инференциальное» или «рефлективное» подражение, когда одно животное при виде действий и их последствий со стороны другого животного стремится к их самостоятельному выполнению для получения сходных результатов, имело место в опытах Scott Berry ^[17] с крысами и кошками, когда необученные животные имитировали действия выдрессированных.

Ближайший психологический анализ этой имитации привел к заключению, что достижение осуществляется не вследствие наличности «идеи» о результате и не на основании усвоения «связи между средством и целью», но благодаря направлению внимания подражающего животного на определенную часть места, наиболее важную часть механизма, бывшего объектом исследования обученного животного.

Опыты Торндайка, Гаггерти, Уатсона, исследовавших подражательные способности обезьян, склоняются в отношении главных выводов, вопреки распространенным взглядам, даже к совершенно отрицательному диагнозу относительно значения и роли подражания в душевной жизни низших представителей приматов.

Впрочем, эти выводы значительно колеблются тем указанием, что в приведенных опытах все имитируемые действия были явно чуждыми и необычными для обезьян и что известны случаи, когда в естественных условиях жизни роль подражания проявлялась более значительно, а потому могла быть и более пригодна для экспериментально психологического исследования.

К последнему признанию склоняется столь компетентный автор, как Hobhouse ^[18] , к нему же примыкает автор этих строк на основании своих личных наблюдений над молодым шимпанзе.

Шимпанзе без всяких внешних побуждений, по собственной инициативе часто стремился воспроизводить различные простые действия, чаще других производимые в его присутствии; действия иногда схватывались в совершенстве и с такою точностью, что производили впечатление вполне осмысленных и целесообразных, то улавливались лишь по внешнему эффекту, оставаясь извращенными по существу.

Откладывая до другого места ^[19] приведение относящихся сюда многочисленных фактов и попытку их истолкования, достаточно лишь указать, что в каждом частном случае или примере внутренняя подоснова подражательного акта требует детальнейшей проверки и анализа, чтобы дать незыблемые отправные точки, годные для более широких заключений или выводов касательно познавательной психической деятельности животных.

Во всяком случае можно уверенно сказать, что метод подражания до сих пор недостаточно использован и при известных условиях бесспорно может дать гораздо более значительные результаты, чем те, которые были получены до сих пор.

Среди зоопсихологических методов самым доступным по употреблению, незамысловатым по своей сущности и привлекательным по результатам еще издавна являлся метод дрессировки — приучения животных с помощью награды или наказания к выполнению определенных действий на определенные сигналы самого различного порядка (зрительные, слуховые, осязательные и т. п.).

Внешне эффектные, многообразные, хотя и стереотипно производимые выполнения животных, осуществляющиеся при посредстве этого метода, производящие зачастую большое впечатление и неопытному уму и глазу представляющиеся доказательством высокого умственного состояния животного, хотя и говорят о некотором психическом его развитии, однако же, по существу, при более внимательном анализе, основываются обычно на элементарной ассоциации по смежности, сводимой к механической тренировке на выработку условных рефлексов.

Даже более того. Можно уверенно сказать, что метод дрессировки, как носящий явно принудительный характер, не только не содействует развитию животного, но часто извращает, автоматизирует проявление его психики установлением чисто искусственных механических ассоциаций для получения стереотипных результатов, часто глубоко сомнительных по своей научной ценности. В своем обычном применении, и в особенности при отсутствии детального протоколирования и систематического проведения по какому-либо плану метод дрессировки исключает точное установление и учет психических процессов, направляющих достижение, лежащих в основе внешнего выполнения, что приводит к полной невозможности точной психологической интерпретации и в то же время оставляет место для ненаучных и спекулятивных заключений ^[20].

Всего вышесказанного достаточно для заключения, что метод дрессировки в общепринятом его употреблении является заведомо недопустимым, не могущим и претендовать на роль научного академического метода, за непригодностью его в деле должного раскрытия, истинного выявления и познания психики животных. И не даром пользование им в чистом виде и полученные при его посредстве выводы нам представляются такими несерьезными, парадоксальными, чтобы не сказать невежественными. Достаточно напомнить опыты и обобщения — плод десятилетнего труда — известного специалиста-дрессировщика Hachet Souplet ^[21] . Последний, соответственно трем различным приемам дрессировки (именно на «уговаривание», на «принуждение», на «раздражение») устанавливает три ступени умственного состояния животных и размещает последних по степени психической их одаренности в три самостоятельные рубрики. В результате обнаруживается, что «вторая рубрика» объединяет столь различных созданий, как бобры, воробьи, славки, пауки, муравьи и пчелы, а при сопоставлении всех трех групп оказывается, что пауки и пчелы по психической высоте стоят на границе между лошадью и кошкой.

Спорность критерия, положенного в основу этих разграничений, как и полное игнорирование вышеприведенным автором степени развития центральной нервной системы, как и грубое объединение в одну группу представителей столь различных таксономических подразделений, столь несходных по строению мозга и по общему психическому развитию, заставляют усомниться в достоверности приводимых обобщений и в частности в ценности оперирования с методом дрессировки вообще, Значение последнего может быть признано только служебным, вспомогательным в ряду других.

Применение метода тончайшей бессознательной дрессировки некоторые ученые ^[22] видят в приведенных выше (см. стр. стр. 15 прим.) парадоксальных достижениях «мыслящих» лошадей и собак, превзошедших все дотоле известные выполнения животных, достижениях, коренным путем меняющих общепризнанные взгляды на психические способности животных.

Допуская по существу возможность дрессировки на бессознательные зрительные сигналы (напр., кивки головой), исходя из экспериментально доказанных фактов, подтверждающих возможность названной сигнализации, все же приходится сказать, что в отношении эльберфельдских лошадей, согласно литературным сводкам, мнениям компетентнейших ученых ^[23] , как и личным наблюдениям автора ^[24] , одной гипотезой дрессировки объяснение не исчерпывается ^[25].

Достаточно напомнить работу слепой лошади, правильное решение задач, даваемых при полном выключении контакта между лошадью и экспериментатором, и положительные результаты «слепых опытов», неизвестных экспериментатору по конечному решению.

В более глубоком по существу, усовершенствованном по форме и научно претворенном виде прием дрессировки приобрел широкое академическое применение у представителей американской школы зоопсихологии, «бихэвиористов», при исследовании поведения животного в процессе индивидуального научения при пользовании многообразными, оригинальными методами и остроумными приборами: ^[26] как, напр., метод «карательных ящиков» (puzzle-box) ^[27] , метод «лабиринтов» ^[28] , метод ящиков для различения («Discrimination box») ^[29] , метод замедленных реакций (Hunter) ^[30] , метод «четверного выбора» (Hamilton) ^[31] , метод «множественного выбора» (Yerkes) ^[32] , метод «лабиринтов» ^[33].

Сущность методов американской школы — побуждение животного (страхом, голодом, болью, наградой) к выполнению определенных действий, направленных к разрешению поставленных животному тех или иных задач (освобождения путем нахождения дороги в лабиринте или открывания замкнутой различного рода механизмами клетки), или приучение животного путем многократных опытов наказанием за ошибки и поощрением за верные ответы, к образованию «чувственных привычек» («sensory habits») на различные зрительные, слуховые (конкретные или представляемые, мысленные) стимулы, предоставление животному для угадывания известного соотношения между серией объектов, или в частном случае исследование «реактивных» тенденций животного.

Осуществленные видными представителями академической науки, эти обновленные методы исследования поведения животных, хотя и основаны на принципе дрессировки, выгодно и резко оттеняются по сравнению с прежними попытками в этом направлении: тщательностью наблюдений, строгостью контроля, наглядностью сравниваемых результатов (с применением графического способа регистрации), интересностью поставленных теоретических задач, многообразием их целей, планомерностью конкретного проведения.

К сожалению, все эти усовершенствования далеко не исключают некоторых существенных недостатков: то стеснения свободы животного и помещения его в необычные условия (экспериментальную клетку, лабиринт), то приучения животного к несвойственным ему движениям и действиям и, в особенности, введения в некоторых случаях, в качестве побуждающих стимулов к выполнению, различных внешних мучительных агентов, как голода, электр. ударов.

Естественно явиться опасению за депремирующее воздействие подобной постановки опытов на психику животного, за извращение картины поведения; естественно сомнение в объективности и полной достоверности некоторых получаемых фактов и выводов из них: «сомнение тем более реальное, чем более интеллигентное и сенситивное животное подвергнуто экспериментам» ^[34] . (См. Washburn, «The Animal Mind», р. 12).

Конкретность этих опасений учитывалась, впрочем, самими экспериментаторами и отчасти умалялась ими введением длительного периода «предварительных исследований», имеющих, чисто служебный, вспомогательный характер (с целью приучения животного к лабораторной обстановке), игнорированием результатов начальных опытов, тысяч опытов, могущих при других условиях представить наивысший интерес и наибо̀льшее значение. Однако, вряд ли и таким путем возможно было совершенно выключить влияние ненормальных условий и особенно в отношении чутких, сенситивных и более высоко-развитых психически животных. В частности, в высокой мере вероятно, что упоминаемая авторами бо̀льшая медлительность работы (напр., при ориентировке в лабиринте) высших позвоночных, по сравнению с низшими, является лишь косвенной уликой, вероятным подтверждением того, что низведенная до минимума эта ненормальность опытных условий не была сводима до нуля ^[35].

Едва ли можно также отрицать, что часто длительность достижения успешных результатов, как и многочисленность ошибочных экспериментов вообще, отчасти объясняются, кроме того, и неопределенностью и непонятностью для самого животного поставленных ему задач ^[36] . Недаром уловление требования (особенно вначале реакции и при видоизменении опытов), этого почти всегда «загадочного соотношения», выполнение решения является как правило лишь делом случая и в результате сотен, а порой и тысяч повторений — «вследствие привыкания животного к выполнению целесообразных двигательных реакций, ассоциируемых с соответствующими приятными ощущениями, и опускания, выбрасывания нецелесообразных».

Таким образом осуществляется почти что механическое усовершенствование и научение, порой не отличимое по своему автоматизму от простых, чисто рефлекторных актов. Не случайно по новейшей общепринятой терминологии американской школы конечный процесс такого научения обозначают термином «условный рефлекс», а процесс достижения называют «тренировкой».

Способ достижения удачных результатов дает определенный критерий для суждения о психологической подоснове этого научения. Сами экспериментаторы (Торндайка) склоняются к тому признанию, что такие элементы психической деятельности, как «представления», напр., при опытах по методу лабиринта, играют только подчиненную и незначительную роль, — ибо выполнения животных совершаются без всякого участия «идей и образов», что «научение животного совершается не столько на основании памяти, выработки ассоциаций, участия представлений, сколько вследствие привычки к координации полезных движений». Более же точный психический механизм зачастую ближе остается не вскрытым вследствие синтетического характера опытов.

Эта автоматичность достижения успешных результатов, отсутствие участия высших психических элементов косвенно доказывается прочностью, неподвижностью установленных привычек и часто представляет большие препятствия при последующем научении, сказываясь дурно при вариации опытов, когда при малейшем видоизменении задачи животное совершенно теряется, проделывает сотни, тысячи опытов, отучаясь от одного только что вытренированного достижения и также наощупь ища раскрытия второго «неизвестного».

В случае наличности «идей», руководящих действиями в достижении животного, — раз правильно выполненное должно было бы разительно сократить время последующих однородных достижений, а в опытах Иеркса при видоизменении задач лишь по форме, а не по существу, и даже при оперировании с антропоморфной обезьяной, замечается во многих случаях не уменьшение ошибок, но увеличение их. И это несмотря на то, что сам Иеркс склоняется к признанию способности оранга образовывать «идеи» при процессе научения, характеризует его поведение как «ideational learning».

Введение элемента выбора («множественный выбор», «четверной выбор») делает опыты более пластичными, и при посредстве вариации условий задачи и применения различных раздражителей (цвета, светлоты, формы, запаха), как и при выключении различных органов чувств у испытуемого животного (зрения, осязания, обоняния), помогает определить направляющий фактор выбора в поведении животного, как и наличность, роль и степень участия в этом выборе тех или других органов его чувств и соответственных ощущений и восприятий. Более того, планомерная дифференцировка опытов позволяет подойти несколько ближе и к вопросам о характере психических процессов, лежащих в основе этого научения, дает возможность решить вопрос о наличности «свободных» представлений у высших животных, определить характер их представлений (его образность или чувственность, — imaginaly or sensory), их мышления.

Переходя к оценке выводов, даваемых этим новейшим видоизменением метода американской школы, можно утверждать, что, разрешая с полной определенностью ряд интереснейших частных вопросов (об ориентировочной способности животного, о роли разных раздражителей, об участии отдельных внешних чувств и соответствующих восприятий и представлений), — они дают пока несколько спорный, противоречивый материал для более широких обобщений. Стоит лишь отметить, что такой естественный критерий для суждения об «интеллигентности» животного (о высоте его психического развития), как быстрота использования опытов, приводит к столь парадоксальным выводам, что «воробей оказывается на одном психическом уровне с обезьяной».

Впрочем, следует отметить, что и сами экспериментаторы, и даже наиболее авторитетные сторонники рассматриваемого метода, часто расходятся в своих конечных заключениях о психике животных и ограничиваются лишь самыми ближайшими, частичными выводами и осторожными прогнозами.

Заканчивая рассмотрение господствующих методов зоопсихологии с точки зрения руководящей мысли настоящего введения — применимости их к изучению психических, в частности высших способностей ближайших к нам животных — и подводя итог всему, что было сказано, приходится признать, что все выше рассмотренные приемы изучения психики животных по неодинаковым причинам и в неравной степени вызывают возражения и сомнения в совершенной их приемлемости.

Самые точные и объективные из них: анатомический и физиологический методы, давая прочные опоры для познания морфологической материальной подосновы и физиологического коррелата психической деятельности, остаются глубоко несовершенными ввиду полного бессилия их подойти вплотную к раскрытию и познанию собственно психических явлений.

Дедуктивный, но строго объективный биологический метод, дающий понимание поведения животного в свете эволюционного учения, не претендует на истолкование психологической подосновы этого поведения, как и на получение данных, могущих служить отправными в вопросе о высших формах психической деятельности животных.

Самый субъективный метод, антропоморфический, только с большою осторожностью, с существенными коррективами доступен применению к узкой группе самых близких к человеку форм животных, и притом скорее в области инстинктивной и эмоциональной, нежели познавательной их деятельности.

Метод подражания, являясь наименее принудительным, при рациональной постановке опытов таит в себе большие возможности для выявления нормальной психики животных, но вследствие различного развития подражательных способностей у разных форм животных метод этот ограничен в приложимости своей, а вследствие переложения побуждающего стимула, инициативы выполнения, на самих животных, он наименее учитываем по результатам, наиболее труден для успешного использования.

Метод обычной дрессировки в своем чистом виде, даже при блестящих с виду достижениях, может претендовать только на узкие и мало доказательные выводы ввиду непланомерности его применения, а порой и полного отсутствия рационального, систематического контроля и учета направляющих достижение факторов.

Методы бихэвиористов, выдвигаемые американской школой, могут обнаружить свою истинную ценность только при смягчении тягостных условий опытов, влияющих иногда депремирующе на психику животных, при наличности тонко варьируемых экспериментальных ситуаций, устраняющих слепое нащупывание животным решения задачи и автоматическое закрепление успешных достижений, при условии предоставления животному естественного ему, обычного для него приема реагирования. Не менее важно подчеркнуть также необходимость усиления осторожного, чуткого направляющего воздействия экспериментаторов, повышение пластичности и преемственности задач, увеличение их наглядности в целях введения бо̀льшей удобопонятности для испытуемого животного. Короче говоря — желательно перенесение центра тяжести «бихэвиористов» в процессе обучения животных не на автоматическую тренировку, а на развивающее научение.

Попыткой включения этого последнего принципа в основание нового приема, нового подхода к изучению познавательных способностей высших животных является применение до сих пор не использованного в зоопсихологии метода выбора на зрительные модели, метода «выбора на образец».