Когда мы наблюдаем от начала до конца игры экспериментирования шимпанзе, то мы устанавливаем, что в конечном итоге все они завершаются разрушительными действиями и приводят к уничтожению обследуемого объекта.
И вообще надо сказать, что грызение, ломание, раздирание зачастую представляют для шимпанзе самодовлеющее удовольствие, так как все, что попадет ему в руки, не минует его зубов, и ни одно занятие не продолжается у шимпанзе так длительно, как разрушение.
Эта склонность к разрушению является порой у шимпанзе такой буйной, такой сокрушительной, что превращает его в совершенного безумца. Иони мечется по комнате, схватывает все, что только может схватить, срывает со стен вещи, рвет, грызет, растаскивает, ломает, разбивает; кажется, что он не в состоянии видеть равнодушно ни один целый предмет, чтобы не испробовать на нем силу своих зубов и рук; и он не может успокоиться до тех пор, пока не уничтожит этот предмет дотла. Иони сокрушает все, что только в состоянии разрушить; он разрушает не только то, что ему не запрещают ломать, но даже и те вещи, трогание которых оберегается моим категорическим запрещением. Даже более, Иони с особенным азартом и ожесточением набрасывается на уничтожение запрещенных вещей, и уж если он за них возьмется, никакими средствами — ни уговорами, ни окриками, ни угрозами, ни силой, ни побоями — невозможно оторвать его от расправы с ними.
Иони, оставаясь в одиночестве, забравшись под потолок своей комнаты, не только обкусывает все выступающие части известковой штукатурки, но долгими часами обрывает все бумажные обои, изгрызает дранковые переплеты под штукатуркой и приводит комнату в такой ужасающий вид, что когда домохозяин видит эту комнату при отъезде жильцов, он только сокрушенно качает головой и дает зарок не пускать квартирантов с таким «хулиганствующим дитём».
Нередко Иони пытается грызть деревянные рамы перегородки своего загончика, прикладываясь зубами и нащупывая более податливые пункты, стараясь их разломать; добравшись до стекол, Иони моментально разбивает их кулаком и с жадным интересом присматривается к склянкам, пытаясь ими играть, осторожно выбирая из пазов рам застрявшие уцелевшие от разбивания осколки и разбрасывая по сторонам и эти последние.
Привязанные качели и трапеции Иони прежде всего использовывает как лишний материал для разрушения: Иони старается отвязать веревки, сбросить на землю палки, перегрызть имеющиеся связи; только когда это не удается сделать, он применяет их по назначению: катается и лазает. Как уже было отмечено, Иони с громадным энтузиазмом радостно предается гимнастическим упражнениям на трапециях и качанию на качелях, но страсть к разрушению преобладает у него над всеми удовольствиями, и в конце концов вы застаете Иони, как он, забравшись наверх до самых колец, придерживающих трапеции у потолка клетки, старательно, настойчиво занимается их отвязыванием, пуская в ход и руки и зубы, и не прекращает своего дела до тех пор, пока не сбросит их на пол и не приведет в бездействие. Лишив себя своих любимых развлечений, Иони сидит и явно скучает; мы подвешиваем ему трапеции снова, — он опять радостно занимается ими, а потом опять так же энергично принимается за перегрызание веревок, приводящее в негодность всю установку.
И так повторялось изо дня в день: каждое утро мы трудились над тем, чтобы привесить трапеции и качели; среди дня Иони ими забавлялся, и каждый вечер мы находили трапеции лежащими на полу, а с потолка спускались ободранные, обгрызенные жгуты веревок; самые хитроумные способы подвешивания и самые прочные жгуты не уберегали их от разрушения; все наши ухищрения только осложняли и удлиняли срок работы обезьянчика, а конечный эффект был тот же. Иногда замечалось даже, что чем менее податливости обнаруживает разрушаемая вещь, тем более энергии и настойчивости вносит обезьянник в процесс ее разрушения: как и всегда, элемент сопротивления оказывает на Иони подзадоривающее воздействие.
Как-то Иони нашел путь к отгибанию металлической проволоки сетки своей клетки; едва он освободил конец проволочки, как тотчас же принялся за расплетание сетки. И он предавался этому занятию по целым часам, растаскивая, разрывая сетку и тем самым заставляя меня почти ежедневно производить работу Пенелопы — к утру запутывать и зашивать проволокой там, где заведомо знаешь, что к вечеру все будет размотано и расплетено.
В другое время расплетание и продырявливание корзин, переламывание освобожденных прутиков, распутывание петель, развязывание узлов, обрывание висящих шнуров и тесемок также были одними из обычных развлечений Иони, которыми он занимался с большой настойчивостью.
Из категории мягких предметов ни одна вещь, попавшая в руки Иони, не уцелевает. Захваченные Иони тряпки и лоскуты в конце концов разрываются на мелкие клочки, плотные одеяла в короткий срок оказываются в таком изрешетенном, продырявленном состоянии, что можно думать, что они попали под пулеметный обстрел; данные Иони в обиход перовые подушки систематически раздираются, пух и перо горстями выгребаются обезьянчиком через дыры и разметываются по комнате.
Никогда не забуду комичной картины, представшей перед моими глазами при первом дебюте Иони в деле выпускания пуха из подушки. Это было в сумерки. Открыв дверь в небольшую комнату Иони, я невольно отшатнулась: по всей комнате, как частые снежинки в ветреный зимний день, падали сверху вниз и взметывались снизу вверх белые легкие пушинки. На середине комнаты на полу, как маленький сказочный гномик, сидел Иони с закинутой кверху головой, с глазами, устремленными в пространство, — он созерцал движение пушинок. И сам он сверху донизу был осыпан и облеплен белоснежным пухом: пух прилип к его темени и торчал белым ореолом вокруг его лица; смешно оттопыривались белые пуховые брови и бачки; мелкие пушинки застряли на ресницах и в уголках глаз, и Иони сидел и часто-часто моргал, едва будучи в состоянии видеть слепящимися влажными глазами. Целые горки пуха покоились на его плечах. В его ногах лежала продырявленная большая подушка, наполовину опустошенная, и из нее с каждой новой секундой черпались его рукой и пускались высоко вверх горсть за горстью перья. Роем белых мотыльков быстро взметывались они к потолку в середине комнаты и более тихо, замедленно нежными легкими пуховыми снежинками спускались к полу, но на пути их встречал новый стремительно летящий кверху рой, они увлекались им, перебивались с ним, и опять уносились кверху и опять падали вниз.
Это было в центре комнаты, а по всей периферии висели и плавно носились в воздухе самые легчайшие пушинки, которые никак не могли осесть ввиду непрерывного тока воздуха, производимого бросанием Иони. Через минуту оставаться и мне в комнате стало невозможно, пух слепил глаза, забивался в нос, хотелось чихать; я видела, как и Иони от времени до времени протирает себе тыльной стороной руки лицо, пытается смахнуть с ресниц более назойливые пушинки.
Нескоро мне удалось привести всю комнату и самого Иони в надлежащий вид!
Каково же было мое изумление, когда, прийдя к нему часом позже, я застала буквально ту же самую картину, только с той разницей, что в полутемноте Иони был уже едва различим, а белые пушинки казались темными мухами.
И впоследствии самые строгие запрещения и осязательное телесное наказание за дело выпускания пуха не останавливали шимпанзе от выполнения этого занимательного развлечения, и всякий раз, как он получал в обладание подушку, он немедленно принимался за ее раздирание и настойчиво выпускал пух.
Аналогичное разметывание в воздух проделывал Иони и с мелко разорванными тряпками и бумажками.
Эти последние он не только бросает вверх, но еще пытается и ловить их. Самый акт разрывания бумаг, особенно бумаг толстых, шуршащих, доставляет Иони такое большое удовольствие, что, получив в полное обладание такую бумагу, Иони без всякого сопротивления идет в свою клетку и позволяет себя в ней запереть. Предоставление Иони бумаг для забавы настолько вошло в круг моих обязанностей по отношению к зверьку, что всякий раз, как я оставляла Иони в клетке на более долгое время, я давала ему громадные полотна газет и других бумаг, чтобы скрасить ему одинокое препровождение времени; и я могла быть уверена, что он не будет скучать, так как он немедленно принимался за их разрывание, которым занимался продолжительнее, чем всяким другим развлечением, и которое он не кончал до тех пор, пока не расщипывал бумагу на крохотные кусочки. Эти маленькие обрывки в свою очередь давали ему материал для самых разнообразных применений в деле комбинации новых игр.
Отданные Иони картонки, коробки также раздираются им на куски.
Все подаренные Иони игрушки после предварительного обнюхивания испытываются в первую очередь со стороны их податливости к разрушению: например металлические, кожаные, резиновые мячи, деревянные шарики Иони прежде всего берет на зубы, грызет, теребит руками, нажимает на них сложенными пальцами, давит одной, другой рукой, стучит ими по столу, растирает рукой, пытаясь каким бы то ни было способом подобраться к их разрушению, и когда уже не в силах этого сделать, начинает бросать их вверх, катать, гоняться за ними по комнате. Можно бы предположить, что круглые предметы напоминают Иони какие-либо фрукты, как например апельсины, яблоки, и Иони не столько пытается их разрушить, сколько закусить, отведать, но вряд ли это предположение основательно.
В другое время совершенно аналогичному способу обследования подвергались и такие предметы, как барабан, цимбалы и др., совсем непохожие ни на какие плоды.
Однажды я дала Иони своеобразный предмет — металлический дырокол. Чего-чего только Иони ни применял, чтобы его разрушить!
Оглядев вещь со всех сторон, особенно внимательно осмотрев дырки, Иони прежде всего и больше всего стремится ее сломать. Держа рукой и ногой дырокол, шимпанзе пробует его на зубы и грызет; он видит в блестящей поверхности планшетки свое отражение, присматривается, но не надолго, опять вгрызается зубами в вещь, наклоняя над ней свое лицо; увидев себя, Иони опять отводит руку и смотрится в планшетку, как в зеркало; далее он опять прижимает к зубам дырокол и с кряхтением силится его грызть; дырокол несокрушим. Иони берет его в руки и пытается ломать — безрезультатно. Иони находит единственный податливый пункт — педаль — и нажимает на нее рукой. Педаль прогибается и выпрямляется, но вещь остается невредимой. Иони зацепляет дырокол за железный крюк и рвет к себе, отцепляет и сильно повторно стучит по крюку дыроколом. Толчкообразным движением руки Иони сбрасывает дырокол на пол; тот падает, но не разбивается. Теперь Иони опять начинает грызть его зубами, рвать руками, но все усилия тщетны; вторично Иони пытается зацепить дырокол за крюк, для чего встает в вертикальное положение и с кряхтением тянется к крюку. Но на этот раз и попытка привешивания неудачна, вещь падает; тогда Иони ожесточенно, настойчиво опять колотит дыроколом по крюку. Дырокол все цел. Тогда Иони захватывает в рот педаль, крепко сжимает ее в зубах, а сам, весь скорчившись в комок, оттаскивает дырокол от себя, прицепившись к основной планшетке и руками и ногами, скребет по педали зубами, но и при посредстве таких героических мер он ни на иоту не продвигается в деле разрушения. Только после этих длительных, тщетных, разрушительных попыток Иони переходит к другим способам действия с дыроколом: он рассматривает в нем свое отраженное лицо и делает вызов своему отраженному двойнику.
Однажды Иони настойчиво занимался разрушением связи между рукояткой и наконечником молотка; он с усилием стащил с рукоятки молотка наконечник; я, желая исправить молоток, опять привела его в прежний вид. Иони опять разрушил связь и сам подавал мне обе части, как бы приглашая к повторной починке. Я опять починила, но Иони снова и снова разнимал и опять настойчиво повторно требовал должного восстановления частей, но сам не хотел и не пытался осуществить реконструкцию сломанного[106] .
Вообще надо сказать, что волевой момент в поведении шимпанзе выражен необычайно сильно, и некоторые поступки он осуществляет во что бы то ни стало вопреки запрещению и наказанию; он действует как одержимый, не могущий остановить свои действия, как маньяк, подчиняющий все свои поступки определенной навязчивой идее — «idee fixe».
Кроме тех фактов, которые были приведены при описании страстной, настойчивой борьбы шимпанзе за обладание собственностью и свободой, волевое усилие шимпанзе ярко проявляется и в преодолении страха, и в борьбе с самостоятельно воздвигнутыми затруднениями и препятствиями (при осуществлении подвижных игр) и в актах противодействия чужой воле, например: Иони запрещают заниматься разрушением клетки, кричат, грозят, хлопают его по рукам, отгоняют, когда он начинает растаскивать планки и сетки клетки, и тем не менее едва отойдешь, он немедленно принимается за то же разрушение. А как радуется Иони, когда он самовольно и безнаказанно выбегает на свободу! Он хрюкает, лает, подбегает то к одному, то к другому из нас, дотрагивается до нас руками и раскрытым ртом, часто дышит и всем своим существом выражает необычайное удовольствие, которое никогда не бывает таким полным, таким ярким, если он выпускается из клетки по нашей инициативе.
Запрещение как бы побуждает Иони к противодействию: именно тогда у него возникает особенно настойчивое желание осуществлять как раз эти непозволенные вещи, и он выполняет их с необычайным азартом.
«Запретный плод сладок» и соблазнителен не только для человека, но и для шимпанзе.
Например шимпанзе разбил стекло в перегородке клетки; его немедленно жестоко наказали плеткой; едва отошли, через несколько минут он добил оставшиеся два целых стекла.
С таким же упорством и воодушевлением вопреки многократным запрещениям и самым крутым мерам воздействия за непослушание (после горького опыта порки) Иони обрывает обои своей комнаты, срывает занавески, разрывает подушки и выпускает из них перья, схватывает висящий градусник, грызет и ломает его; тотчас же после запрещения Иони повторно сбрасывает на пол стенные часы, влезает на обеденный стол и пробегает по нему, взбирается на печную трубу, схватывает с письменного стола разные мелкие вещи, залезает на буфеты и производит разные другие виды запрещенных поступков.
В отношении совершения некоторых действий шимпанзе оказывается особенно настойчивым и систематически обнаруживает полное непослушание при их запрете.
Кроме разрушительных действий грызения, разрывания к этим особенно упрямо осуществляемым актам относятся также кусание, схватывание оберегаемых мной вещей, влезание на неприступные для меня высоты (потолок клетки, крыши домов, деревья), открывание скрытых полостей (печей, люков, шкафов, комодов), выбегание из своей комнаты, отколупывание известки, всовывание пальцев в чернила и много других неприемлемых в обиходе жизни и потому обычно запрещаемых действий.
Иони пользуется всяким удобным случаем, чтобы преступить запреты: например при моем кратковременном выходе из комнаты он немедленно подбегает к моей папке с записями, перебирает лежащие там бумаги или схватывает карандаш и чертит им на оставленных тетрадях, открывает чернильницу, обмакивает в чернила свой указательный палец и вслед затем или обсасывает его или мажет им по бумаге. В другое время Иони влезает на окно и вытаскивает паклю из оконных щелей, добирается до подвешенных на стене счетов Лайя и дергает на них проволоки и пытается сбросить счеты на пол.
Однажды, по возвращении домой после 2-часового отсутствия, я услышала необычайный шум, раздающийся из комнаты Иони; так как я оставила Иони запертым в клетке, то я не могла себе представить, чем Иони может так стучать.
Я вошла в комнату, и следующая картина предстала перед моими глазами.
Выбравшийся каким-то образом из клетки Иони сидел на полу посреди комнаты и держал за ручку кувшин, которым он ударял по полу по сторонам от себя[107] . Разлившаяся из кувшина вода растекалась по полу и окружала Иони со всех сторон. Кран умывальника был отвернут, вся находившаяся там вода вытекла и, переполняя ведро, ручьями разлилась по полу; повидимому Иони пытался также пить воду, так как сидел с мокрыми губами и облизывал себе рот.
На оконном стекле красовались разводы молока, которое Иони доставал пальцами со дна находившейся в комнате кружки.
Лежавшее на умывальнике мыло было сброшено на пол; гребень, которым я обычно причесываю его, был вынут из щетки и также брошен; градусник был снят с своего места со стены и валялся на сундуке; остававшаяся в комнате моя книга была открыта и разорвана в нескольких местах; некоторые страницы были совершенно вымочены пролитым из кружки молоком; печь была раскрыта, часть золы выгреблена.
Шкафчик с запертыми и запретными для Иони учебными принадлежностями был отперт случайно оставленным в замочной скважинке ключом, и его дверца оказалась открытой; коробочка с учебными стереометрическими фигурками была вынута, и фигурки были рассыпаны по полу; вторая коробочка с костяными цветными пластинками также была извлечена наружу, и все пластинки лежали раскиданными; из группы разноцветных пластинок были сгруппированы вместе большие белые кружочки; они оказались склеенными слюной и повидимому побывали во рту обезьянника.
Коробочка с учебными черными деревянными фигурками также была вынута, но самые фигурки остались нетронутыми; из коробочки с серыми (разной светлоты) деревянными кирпичиками был вынут лишь один кирпич, который и валялся на полу. Нейтрального (серого цвета) кирпичики видимо Иони не интересовали.
Следует сказать, что как только Иони увидел меня, он быстро взвился на верх клетки, как бы чувствуя свою виновность, а потом при первом же моем предложении ему итти в клетку — немедленно спустился вниз, поспешно пошел в клетку, покорно дал себя запереть (что в другое время вызвало бы со стороны его бурные протесты) и сидел тихо и смирно во все время, пока я приводила в порядок весь этот хаос.
Ошибочно было бы думать, что в этом случае, как и в других аналогичных, Иони совершает запрещенные вещи потому, что не знает или не помнит запрета; многие факты утверждают в мысли, что Иони вполне сознательно нарушает запрет и повидимому испытывает чувство виновности за ослушание.
Например всякий раз, как он самовольно выбегает из своей комнаты в другую и я ловлю его на месте преступления, останавливая его на полдороге, он немедленно мчится назад, сам усаживается в клетку и сидит, потупившись, не глядя на меня, с покорным, виноватым видом, тогда как в другое время его невозможно и насильно загнать в клетку; более того, если Иони за ослушание наказывают плеткой, он принимает наказание совершенно спокойно, как заслуженное, — молча сидит на месте, даже не порываясь уклониться от ударов, — в то время как в других случаях, например при моих экспериментальных занятиях с Иони, даже простое отмахивание от неверно взятого объекта и мой резкий тон порицания вызывают у обезьянчика отчаянный плач.
Другие случаи подтверждают ту же самую мысль: если я сама выпускаю Иони на свободу, а спустя некоторое время хочу его опять запрятать в клетку, эта процедура сопровождается тяжелыми сценами сопротивления со стороны зверька. Если же Иони в чем-либо провинится (разобьет стекло, схватит запрещенную вещь или опрокинет посуду) или, самовольно раскрыв все замыкающие его механизмы, выбирается с балкона комнаты наружу, убегает на двор, при первом же требовании обезьянник бежит сам в клетку и легко дает себя в ней запереть.
За большие провинности Иони принимает наказание совершенно стоически: напомню хотя бы случаи наказания его за кусание им детей (кусание, осуществлявшееся после многократных словесных запрещений и осязательных отстранений Иони от совершения нежелательного акта).
Как то уже было отмечено, после этих укусов Иони жестоко бьют плеткой, — он встречает каждый удар, кривя судорожно край губы, вздрагивая, но совершенно не пытаясь сняться с места и убегать (экзекуция происходит на широкой открытой террасе, окруженной обширным двором, куда Иони мог бы убежать в каждую минуту и на котором ввиду быстроты его бега его можно было бы догонять целыми часами). Ясно, что Иони принимает наказание как должное, заслуженное.
Я имею основание предполагать, что Иони знает силу своих укусов; случается, что, разыгравшись, он укусит кого-либо из нас больнее того, чем это допускается игрой; Иони сразу приостанавливает игру, пристально в упор заглядывает в глаза пострадавшему и, если видит на лице его гримасу страдания, беспокоится, сам пытается найти место укуса, повертывает и рассматривает руку и пальцы, где приложил свои зубы, и, видя малейшее повреждение, тихо дотрагивается до него своими пальцами, боязливо, осторожно касается языком, присасывается (как это делает он по отношению к своим болячкам) и выказывает все признаки участливого внимания. Если обиженный воспроизводит звук плача, Иони и сам волнуется и издает протяжный низкий ухающий звук.
Как уже было не раз подчеркнуто, когда Иони загорается желанием что-либо сделать, его не могут остановить от этого ни угрозы, ни окрики, ни даже телесное наказание, так как он настолько сильно возбуждается при сопротивлении, что не поддается ни на какие меры воздействия и оказывается как бы совершенно нечувствительным к самым жестоким ударам плетки. Иногда удар бывает так силен, что обезьянчик заерзает на месте, принимая удар, съеживается весь в комок в ожидании нового удара и все же не уступает.
В таких случаях только психический страх — запугивание каким-либо устрашающим предметом — или переведение внимания на другой объект заставляют Иони отступиться от своих притязаний.
В некоторых случаях просительный ласковый тон голоса оказывает на шимпанзе большее направляющее воздействие, нежели требовательный тон.
Например Иони не хочет выполнять какую-либо самую простую просьбу, на него кричат, ему грозят, он не исполняет; ему скажут ласковым тоном то же самое пожелание, — и он немедленно осуществляет просимое!
Но в некоторых случаях волевая направленность поступков Иони принимает такой характер, что может быть всецело подведена под рубрику капризов.
Например, получив вечером свою обычную порцию еды, вместо того чтобы пойти в клетку, Иони стоит у порога, не желая ни на шаг вдвинуться внутрь клетки из боязни быть закрытым; он засовывает руки под дверь, чтобы ее нельзя было закрыть, отчаянно ревет при малейшей попытке заставить его сесть и целые полчаса с напряжением всех своих сил, при посредстве всяческих способов оказывает сопротивление засаживанию; чем больше я настаиваю, тем более растет его упорство; но вдруг в его психике что-то меняется, и при абсолютно тех же внешних обстоятельствах он покорно отходит от двери и садится в свой уголок на кровать.
Даже не верится, что за минуту перед тем тот же самый акт вхождения в клетку сопровождался бурными протестующими криками и телодвижениями шимпанзе.
Аналогичное явление наблюдается и при утреннем моем приходе.
Если Иони замкнут в клетку и я вхожу в комнату, при малейшем моем намерении выйти обратно из комнаты он рвется из клетки, готов разразиться криком, секунда-другая моего инертного пребывания, — и те же мои попытки выхода из комнаты осуществляются без всякого протеста со стороны Иони.
─────── |