В заключение нашего исследования мы считаем необходимым сопоставить сделанные нами выводы с выводами, полученными в Колтушевской лаборатории И. П. Павловым и его сотрудниками, работавшими с антропоидами.

При анализе самостоятельного обращения шимпанзе с предметами нами было обнаружено сильное развитие гнездостроительной активности шимпанзе и использование им различных данных ему предметов в гнездостроении.

Аналогичная картина наблюдалась и в условиях клеточного содержания антропоидных обезьян Рафаэля и Розы в Колтушах, где обезьяны также растерзывали и употребляли для построения гнезд свои подстилки, матрасы, подушки и т. д.

У нас, как и в Колтушах, на первом этапе работы с антропоидами применялся метод естественного эксперимента, когда исследовалось свободное самостоятельное обращение обезьян с различными предметами и анализировались реакции животных на эти предметы.

Конечно, мы не имели таких широких возможностей, как в Колтушах, где обезьян выпускали на свободу в поле, в парк, в лес, предоставляли им для ознакомления такие предметы, как воду, огонь; мы не имели столь прирученных животных, какими являлись шимпанзе Рафаэль и особенно Роза, допускавшие непосредственный контакт с человеком.

Наше подопытное животное было взрослым (16 лет) диким опасным для человека существом, находящимся уже в течение 8 лет в условиях клеточного содержания, с которым был возможен лишь очень настороженный контакт, через специальное небольшое отверстие в решетке клетки.

Поэтому нам приходилось проводить наблюдение реакций шимпанзе на различные предметы, внесенные к нему в клетку. Как мы упоминали, это были естественные и искусственные материалы (полуфабрикаты и фабрикаты).

Аналогично тому, как это было подчеркнуто И. П. Павловым при наблюдении реакции шимпанзе Розы на новые предметы, мы наблюдали чрезвычайный интерес, любопытство, отчетливо выраженную ориентировочно- исследовательскую реакцию шимпанзе на вновь показанные предметы и длительное манипулирование с ними.

Уже непосредственное наблюдение поведения этих замечательных животных поразило И. П. Павлова и побудило его сделать вывод о чрезвычайно высоком развитии у них «исследовательского рефлекса», об установке их рецепторов на ориентировку в окружающем — «прислушивание, приглядывание, принюхивание» ^[164] , постоянное стремление исследования, бескорыстный характер любознательности (особенно у шимпанзе Розы), независимо от получения еды. Эта ярко выраженная любознательность обезьяны привела Павлова к заключению, что «наша любознательность выросла из этого ориентировочно-исследовательского рефлекса и что она есть продолжение и расширение его» ^[165].

Обезьянам давали в свободное обращение разные предметы, например пенал. Экспериментатор закрывал пенал на виду у обезьяны, «...вы бы видели, как она совалась, чтобы взглянуть на его манипуляции, — говорит Павлов. — Как это понять? — Это же самая настойчивая любознательность. Так что нелепое утверждение, будто у животных ее нет, нет в зачатке того, что есть у нас и что в конечном счете создало науку, — не отвечает действительности» ^[166].

И. П. Павлов обращает внимание на то, что в свободной обстановке при получении в руки предмета из человеческого обихода (закрытого пенала с перьями) обезьяна настойчиво часами занималась им, «она легко захватывала за надлежащий конец и двигала. Когда же крышку совсем выдвигала, она не умела вставить ее на старое место» ^[167].

«Она легко выдвигает крышку, а потом стремится вставить, но никак не может поставить в оба паза — не выходит. На это она тратит десятки минут. Когда у нее дело не выходит, она его бросает» ^[168].

В этих наблюдениях обнаруживалось, что самка шимпанзе Роза была способна деконструировать предметы, находить податливые пункты для расчленения предмета, но ей не удавалось освоить конструктивный прием соединения двух частей предмета в одно целое.

В наших исследованиях шимпанзе Парис обнаруживал такую же беспомощность в осуществлении конструктивной деятельности; процесс расчленения являлся для обезьяны более привычным, более освоенным, нежели процесс соединения, конструирования предметов.

И. П. Павлов подметил явную трудность для обезьяны этого конструирования. Он отмечал, что эту трудность обезьяна не преодолела и после помощи ей со стороны экспериментатора, пытавшегося наглядно продемонстрировать ей, как вставлять крышку в пенал. «Нужно было видеть с каким интересом, с какой страстью она впивалась в него глазами и досматривала все моменты этого акта... Однако всего она не охватила, начала опять свои пробы и опять неудачно... Около двух часов обезьяна возилась с пеналом, но все-таки ничему не научилась. Трудная для нее вещь... Она слишком стремительна и это, вероятно, ей мешает» ^[169] . «Она долгое время возится, пока неудача не разочарует ее совершенно, над решением механических задач, которое не обещает ей никаких выгод, никакого материального удовлетворения» ^[170].

Таким образом, совершенно ясно, что даже тщательно наблюдая процесс вставления крышки в пенал, шимпанзе Роза не смогла, подражая экспериментатору, воспроизвести этот акт вставления, так как не уловила подлинного взаимного соотношения подлежащих соединению частей, не опознала структуру вещи. А раз она не уловила связь частей в этой структуре, она не смогла и установить эту связь. И это происходило несмотря на большую энергию и устремленность обезьяны в попытках разрешения задачи.

Таким образом, уже наблюдение Павловым свободного поведения человекообразных обезьян обнаружило большое развитие у них ориентировочно-исследовательской деятельности, любопытства, «любознательности», стремление к манипулированию объектами, наличие неконструктивных действий и неудачность попыток конструктивных форм обращения с предметами.

По нашим данным также оказалось, что подобное свободное манипулирование подопытного шимпанзе Париса с различными предметами обнаруживало большое развитие ориентировочно-исследовательской, ознакомительной и ознакомительно-обрабатывающей деятельности и было направлено на раскрытие, опознавание свойств и качеств предметов, на деконструирование вещи.

Наоборот, весьма слабы были попытки и у шимпанзе Париса применения конструктивных приемов действования, например относящихся к соединению коротких частей орудия в одно составное удлиненное орудие.

В конечных своих выводах мы отмечали, что это сильное развитие ориентировочно-исследовательской реакции находит свое объяснение в биологических условиях жизни обезьян, этих изыскивателей пищи, и особенно вкусных съедобных частей, плодов, зачастую включенных в плотные наружные оболочки.

Этот повышенный интерес к окружающему (столь понятный, исходя из образа жизни человекообразных обезьян), по мнению И. П. Павлова, обусловливает в некоторых случаях более трудную выработку у них условных рефлексов. «В то время, как одному исследователю при развлекающей обезьяну обстановке рефлексы удавалось вырабатывать с трудом, другой быстро получал нужные рефлексы при достаточной изоляции обезьяны от внешних случайных раздражителей» ^[171] . «Наблюдается чрезвычайная отвлекаемость внимания обезьяны, всякое ничтожное раздражение вызывает у обезьяны ориентировочный рефлекс» ^[172].

Касаясь некоторых особенностей высшей нервной деятельности обезьян, Л. Г. Воронин подчеркивал, что «относительно силы нервных процессов общая точка зрения сложилась в пользу того, что обезьяны обладают сильным процессом возбуждения и слабым тормозным процессом... Затруднение в выработке внутреннего торможения, — пишет Воронин, — объясняется не слабостью тормозного процесса, а некоторым отставанием его от раздражительного процесса, определяющего высокую реактивность нервной системы обезьян на малейшие изменения в окружающей среде» ^[173].

В первой и второй частях нашей работы мы также не раз отмечали большую отвлекаемость шимпанзе Париса, особенно при появлении в окружающей его обстановке новых стимулов, немедленно переключающих внимание шимпанзе.

Экспериментальная проверка сенсорных дифференцировок шимпанзе, содержавшихся в Колтушах, выявила превосходное различение ими округлых, квадратных, треугольных сечений брусков, величины и формы сложных фигур, ахроматических цветов (черного, белого) и хроматических (красного и синего), различение температуры и веса предметов ^[174].

В соответствии с экспериментальными данными, полученными Э. Г. Вацуро, выяснилось, что условные рефлексы на вес предметов были более прочны, чем на цвет.

В опытах на различение форм оказалось, что обезьяны лучше различали округлые формы. Эти данные находились в полном соответствии с нашими экспериментами с 4-летним шимпанзе Ионии ^[175] и с низшими обезьянами (научного сотрудника Института философии А. Я. Марковой). Предметы округлой формы не только лучше выбирались, но и предпочитались высшими и низшими обезьянами при их свободном выборе по сравнению с четырехугольными и треугольными предметами. Эта особенность понятна, исходя из образа жизни шимпанзе, так как пищевые предметы (ягоды, плоды), поедаемые обезьянами, чаще имеют округлую форму.

Данные наших опытов указывали на превосходное развитие у шимпанзе зрительного, осязательного и кинестетического анализаторов.

При исследовании анализаторов шимпанзе, содержавшихся в Колтушах, также выяснилось, что большее значение у них имеет кинестетический анализатор.

Доказательство ведущего значения кинестетического анализатора, по мнению Вацуро, особенно ярко выявляется в опытах на конструирование пирамид. Вначале обезьяна выучилась конструировать пирамиды из больших по объему стереометрических фигур. Когда этот условный рефлекс был прочно закреплен, — опыт видоизменили. Обезьяне дали для постройки те же по форме фигуры, но в три раза меньшие по величине. Тогда обнаружилось, что несмотря на превосходное складывание обезьяной большой пирамиды по оптическим ориентирам, при конструировании уменьшенной пирамиды обезьяна, хотя брала вначале нужные определенной формы фигуры, ориентируясь по зрению, но не составляла их. А потом она в результате пробного выбора и составления по мере упражнения восстановила нарушенный ранее стереотип поведения и стала составлять и уменьшенную пирамиду ^[176].

Таким образом, как аргументирует Вацуро, при замене большой пирамиды малой «при незначительном изменении оптического показателя сильно изменились показатели кинестетические», и это «повлекло за собой нарушение навыка... Кинестетические связи затормозили соответствующие зрительные, вызвав отказ обезьяны от употребления правильно избранной ею по зрительному признаку фигуры» ^[177].

«С изменением кинестетического компонента сразу же исчезают выработанные ранее дифференцировки, и обезьяна начинает метаться между частями пирамиды, не соблюдая никакой последовательности в их выборе. Последнее, несомненно, является следствием отрицательной индукции со стороны возбужденного новыми импульсами кинестетического анализатора. Все вместе взятое является лишним доказательством исключительной роли кинестетического фактора в поведении антропоидов» ^[178].

Ведущая роль кинестетического анализатора и торможение им зрительного, по мнению Вацуро, объясняла возникновение так называемых «ага- решений», в которых дистантный зрительный рецептор мог выступить как ведущий лишь после глубокого и длительного торможения кинестетического (см. опыты со включением звонка) ^[179] . И при решении задач с «обходной доской» шимпанзе Рафаэль у Вацуро при видоизменении условий задачи производил стереотипные приемы решения, вопреки нецелесообразности их применения. Вацуро объясняет подобные формы решения наличием автоматизации навыка и исключительной ролью кинестетического анализатора, определяющего действия обезьяны ^[180].

Конечно, роль кинестетического анализатора в деятельности шимпанзе огромна, не случайно говорит И. П. Павлов, что это «важнейший из внутренних анализаторов», и образующиеся при его участии связи обладают особой мощностью, прочностью.

Двигательные навыки шимпанзе определенно образовываются при непременном участии зрительного и кинестетического анализаторов, но в конечном итоге более прочными являются следы от двигательных, нежели от оптических восприятий, и это оказывало тормозящее влияние на выработку новых связей при перемене ситуации.

Несомненно только одно, что контрольная роль зрительного (дистантного) анализатора, ранее контактного, включающегося в деятельность, получает свое исключительное значение, когда в результате прошлого совместного использования обоих анализаторов ориентировка шимпанзе позднее переходит исключительно в сферу зрительного анализатора, дающего показания уже независимо от кинестетического.

Тогда «зрительные положительные и отрицательные связи», как правильно говорит Вацуро, выступают в качестве рефлексов второго порядка, «оптический фактор явится первым сигнальным дифференцировочным раздражителем при осуществлении моторного акта (например, взятия фигуры)» ^[181].

Напомним, что в жизни шимпанзе на воле зрительный анализатор играет очень большую роль, особенно принимая во внимание бродячую жизнь шимпанзе и необходимость зрительной дистантной топографической ориентации при наблюдении направления передвижения особей стада и усмотрении опаснейших для шимпанзе врагов (змей и леопардов), как и при выискивании пищи.

И в условиях эксперимента не следует умалять совместную роль обоих анализаторов.

На основании наших опытов с шимпанзе мы не склонны говорить вообще о ведущей роли кинестетического анализатора, но скорее приходим к. заключению, что в разных ситуациях и в разных формах деятельности шимпанзе степень участия разных анализаторов будет различной. Если мы с этой точки зрения подвергнем анализу естественное, не автоматизированное, навыковое поведение шимпанзе, то в ознакомительной форме деятельности зрительный анализатор выступает ранее кинестетического и осязательного, выделяя предмет из окружающей среды, дифференцируя его от других, но в обрабатывающей форме деятельности зрительный анализатор чаще действует совместно с кинестетическим, нередко выключаясь в среднем периоде обработки и снова включаясь при ее окончании.

В игровой же и конструктивной деятельности шимпанзе, при соединении им предметов, зрительный и кинестетический анализаторы обычно включаются совместно (аналогичное включение обоих анализаторов наблюдается и в актах гнездостроения, как и при орудийном использовании предмета, требующем весьма уточненной координации глаза и руки).

В наших экспериментах с шимпанзе Парисом эта связь обоих анализаторов была настолько прочной, что нередко шимпанзе на основании генерализованного зрительного образа пригодного орудия, при наличии пригодного, но составного орудия, тем не менее расчленял его, а при наличии негодного одиночного — употреблял.

Аналогичное явление, на наш взгляд, происходило и в опытах Вацуро, когда при наличии уменьшенных элементов для построения пирамиды шимпанзе тем не менее сначала ее не составлял, так как генерализованный зрительный образ вида пирамиды не только включал определенную ее форму, но и величину (размеры составляемых фигур).

При уменьшении элементов пирамиды действенным оказывался и зрительный показатель (изменение величины фигур), и кинестетический (изменение веса фигур), так что совместные отрицательные показатели двух анализаторов тормозили в начальном периоде составление уменьшенной пирамиды.

В наших опытах при употреблении Парисом орудия бывали многочисленные случаи, когда кинестетический анализатор играл ведущую роль, исправляя неправильные показания зрительного, особенно, когда шимпанзе оперировал с мало знакомым материалом, из которого предмет был сделан (например, при выборе орудия бывало смешение толщины и плотности предметов). Но наблюдались случаи, когда показания зрительного анализатора преобладали над показаниями кинестетического (например, при всовывании Парисом орудия в трубу при наличии на нем мягких поперечин, не мешающих его прохождению, обезьяна все же их отрывала).

В конечном итоге степень участия того или иного анализатора в условиях эксперимента, по-видимому, определялась предшествующими опытами обезьяны, «задолбленностью» двигательных реакций, дававшую повод Э. Г. Вацуро утверждать о преобладающем значении кинестетического анализатора.

Второй вопрос, который подвергался анализу при исследовании антропоидов, содержавшихся в Колтушах, — это вопрос о характере интеллекта, т. е. «мышления», «ума», «умственной деятельности», «разумности» — по определению И. П. Павлова — человекообразных обезьян.

Многочисленные опыты, осуществленные самим И. П. Павловым и его сотрудниками (Вацуро, Штодиным и др.), с применением самых различных аппаратов давали богатый материал для изучения этого вопроса.

Анализ экспериментальных данных, сделанный И. П. Павловым и его учениками, дал новую трактовку проблемы мышления животных и отверг то сближение интеллекта антропоидов с интеллектом человека, которое было выдвинуто некоторыми зарубежными авторами — Кёлером и Иерксом.

Шаг за шагом прослеживая, например, решение обезьянами задач при использовании ящика с отверстием наверху, открывающимся в зависимости от формы отверстия при помощи определенной формы брусков ^[182] , можно было проследить следующие этапы образования у шимпанзе Рафаэля соответственной условно-рефлекторной связи.

«Следовательно, — говорит И. П. Павлов, — нельзя сказать, что у обезьяны имеется какая-то интеллигентность, видите ли, приближающая обезьян к человеку» ^[184].

Особенности этого мышления состоят, по мнению И. П. Павлова, в том, что обезьяна не выделяет, например, форму палок как таковую. Человек «имеет общее понятие о форме, у обезьяны этого, очевидно, нет» ^[185].

Поэтому-то при замене формы отверстия ящика решение шимпанзе было ошибочно и требовалась выработка новой дифференцировки.

Аналогичный ход решения задачи наблюдается и при сооружении обезьяной Рафаэлем пирамиды из шести различных по величине кубических ящиков для доставания высоко подвешенной приманки ^[186] . Первый ящик обезьяна ставит под приманкой легко, но соединение двух ящиков, постановка одного на другой и далее нагромождение шести ящиков представляет большие трудности; требуется огромное число опытов, проб и ошибок, сначала образование элементарных ассоциаций, а в последующем связи ассоциаций, прежде чем обезьяна составит все шесть элементов пирамиды в должном порядке.

Можно проследить ряд последовательных стадий в решении и этой задачи.

Сначала наблюдается ориентировочно- исследовательская реакция обезьяны — обследование, обнюхивание, дотрагивание до ящиков руками, осматривание ящиков. Затем Рафаэль пробует передвигать ящики с места на место, влезать на них, подпрыгивая к цели, поднимает ящики над землей, взбирается на ящики, волочит их по земле, пододвигает ящики под цель, прыгает с ящика вверх и достает приманку. Далее у шимпанзе возникают попытки прибавления в высоту, т. е. установка ящика под цель и навык «ставить что-то на что- то» (иногда обезьяна ставит ящик себе па голову, иногда поддерживает ящик руками при их нагромождении друг на друга). Наконец, после многократных опытов, у шимпанзе закрепляется соответственная связь ящиков между собой и приманкой, и возникает упорядоченная стройка пирамиды, т. е. правильное нагромождение ящиков друг на друга в последовательном порядке.

И. П. Павлов, присутствовавший при начальных опытах, отмечая особенности процесса установления этой сложной ассоциативной цепи, подчеркивает, что Рафаэль «чувствует, что не так» в случае неудачи составления ящиков, «а поправить не может». И. П. Павлов объясняет это тем, что у шимпанзе нет «точного представления », как прибавлять ^[187] , что он «не видит всей системы», что у него «в цепи ассоциаций нет отрицательного условного рефлекса снять неправильный ящик; ...у него нет ассоциационной картины правильного расположения, хотя у него уже образовались четыре ассоциации: перевертывание ящика, близость к цели, порядок больших ящиков и совмещение плоскостей. По прошествии довольно длительного времени у обезьяны образовался навык правильного составления башни» ^[188].

Обсуждая процесс образования навыка сооружения обезьяной пирамиды из стереометрических, объемных фигур, И. П. Павлов, в противоположность Кёлеру, считающему «неразумием» пробы составления ящиков, а «разумностью» молчаливое бездействие обезьяны, предшествующее правильному решению задачи, высказывает совершенно иное заключение.

Разум шимпанзе, согласно И. П. Павлову, заключается именно в этих пробах и ошибках обезьяны, «когда обезьяна пробует и то, и другое, это есть мышление в действии , которое вы видите собственными глазами. Это есть ряд ассоциаций, которые частью уже получены в прошлом, частью на ваших глазах сейчас образуются и получаются, на ваших глазах же комбинируются или слагаются в положительное целое или, наоборот, постепенно тормозятся, ведут к неуспеху. Можно прямо видеть ассоциации, которые у обезьяны образованы раньше в ее лесной жизни, на ее родине» ^[189].

Это рассуждение И. П. Павлова вскрывает, что мышление возникает в чувственно- двигательном опыте животного, методом проб и ошибок на пути достижения цели.

Это мышление основывается на использовании прошлого опыта шимпанзе, на закреплении у обезьяны правильных, ведущих к цели зрительно-тактильно- мышечных ассоциаций и торможении неправильных. Например, при нагромождении ящиков в высоту обезьяна осуществляет направленные действия соединения чисто эмпирически, причем в этом конструировании большее значение имеет кинестетический, а не зрительный анализатор. Именно, обезьяна в самом процессе составления ящиков проверяет сходство плоскостей ящиков, не умея определить это зрительно, до опыта.

Установление первой правильной ассоциации происходит случайно; упражнение в конструировании закрепляет удачные ассоциации, укрепляет связи, комбинации ассоциаций, образующих в конечном итоге сложные цепи ассоциаций. Рост и увеличение этих ассоциаций углубляет и расширяет мышление ^[190].

«Вся то разумность (обезьяны. — Н. Л.- К.), — говорит И. П. Павлов, — и состоит из ассоциаций... ничего в разуме, кроме ассоциаций, нет, кроме ассоциаций правильных и неправильных, кроме правильных комбинаций и неправильных комбинаций» ^[191].

Эти ассоциации отражают знание определенных отношений внешнего мира.

И. П. Павлов определенно подчеркивает качественно различный характер разных ассоциаций, связанный с различием физиологического механизма (имеются связи условного раздражителя с безусловным и связи условного с условным).

В соответствии с этим И. П. Павлов различает следующие связи: рефлексы, имеющие «сугубо временный, сигнальный характер» ^[192] , меняющийся в зависимости от постановки опыта, и другие связи, когда имеется «улавливание постоянной связи между вещами, это будет основа наших знаний, основа главного научного принципа каузальности, причинности» ^[193].

К особенностям умственной деятельности шимпанзе в процессе решения задач на составление пирамид И. П. Павлов относит необходимость (в начальной стадии) наличия обозреваемой ситуации, так как, например, помещение ящика вне поля зрения обезьяны тормозит его использование, ибо у обезьяны отсутствует зрительный образ (ящика), наблюдается слабость связи орудия с целью. «Нужно, чтобы образовалась связь в голове между положениями обоих ящиков» ^[194].

На более поздних стадиях образования ассоциации (как мы упоминали ранее) шимпанзе в опытах по другой методике находит, например, даже глубоко запрятанное орудие (палку) ^[195] , так как у него запечатлевается более отчетливый зрительный образ ее.

Таким образом, анализ мышления высшей обезьяны приводит И. П. Павлова к выводу о наличии у шимпанзе не только отчетливых восприятий различных признаков предметов, но и следов, зрительных образов (представлений): «форму палки она (обезьяна. — Н. Л.- К.) представляет себе отчетливо» ^[196] , причем эти представления возникают лишь в результате длительного оперирования обезьяны с предметами; на начальной стадии оперирования они смутны, неясны, неотчетливы, слабы; позднее могут становиться более отчетливыми.

Но все же эти представления у шимпанзе не комбинируются мысленно в картину. «У него нет ассоциационной картины правильного расположения» ^[197] . В этом отношении представления шимпанзе разнятся от представлений человека. И это находит свое подтверждение в высказывании И. П. Павлова, когда он говорит, что «это дальнейший опыт мысли, когда вы имеете разные знания, и когда вы можете их в голове связывать и идти к дальнейшим новым связям. Таково начало того пути, который приводит человека к великим научным открытиям» ^[198].

Но именно этой способностью к мысленному связыванию представлений шимпанзе и не обладает.

Это положение особенно наглядно подтверждается при анализе И. П. Павловым процесса решения Рафаэлем задачи, связанной с тушением водой огня, преграждающего доступ к пище.

Отмечая быстрое ознакомление шимпанзе с обжигающим свойством огня и попытки применения Рафаэлем различных предметов (лучинок, гвоздей) для тушения, экспериментатор обращает внимание на то, что первое повертывание крана в баке с водой было случайно; далее у шимпанзе быстро установилась связь между движением повертывания крана и вытеканием воды; позднее установилась связь действия воды на пламя. Определяя эти связи, как конкретное мышление обезьяны, И. П. Павлов делает замечательное добавление: «На обезьянах видно, что для того, чтобы что-нибудь сделать, перейдя от одного к другому, им нужно видеть оба раздражения. Если же обезьяна не получит второго раздражения, которое входит в комбинацию с первым, то она по следу их не свяжет. Положим, ей нужно заливать водой огонь. Если она на огонь смотрит, а рядом с этим глаз не упал на воду, которая стоит в стороне, то она не пойдет за водой, а сделает это только тогда, когда, двигаясь, увидит воду. Ясно, что у обезьяны следы очень слабы» ^[199].

Кто смотрел в кинофильме процесс наливания Рафаэлем воды для тушения огня, тот, вероятно, обращал внимание на то, что обезьяна, отвернув кран и наливая воду, многократно оглядывается, переводя глаза то на огонь, то опять на воду, как бы боясь утерять эту связь между водой и огнем и, по-видимому, не будучи в состоянии удержать ее лишь в представлении; более того, часто, выпуская из крана воду, шимпанзе смотрит не на воду, а на огонь; он почти никогда не закрывает крана, оставляя течь воду, немедленно бросаясь к тушению огня при наполнении кружки водой. У наблюдателя создается такое впечатление, будто включение этого промежуточного звена — закрывание крана — могло бы нарушить и без того слабую связь представлений двух предметов: огонь — вода.

Эту слабость следов от полученных раздражений, т. е. слабость у животных зрительных образов, полученных от чувственно-наглядно воспринимаемых предметов, и их ситуационную связанность И. П. Павлов подчеркивает и в других местах своих книг.

У человека «есть представление о форме, независимо от обстановки, от света и других компонентов, а у обезьян этого нет... обезьяна не выделяет форму, а берет ее целиком со всей обстановкой» ^[200].

Эта слабость и ситуационная связанность представлений шимпанзе объясняет невозможность их мысленного комбинирования обезьяной при необходимости соединить представления от двух предметов (например, воды — огня) в связанный комплекс.

Особенность мышления обезьяны и его отличие от человеческого чрезвычайно ярко выступает при предложении шимпанзе задач, связанных с установлением «смыслового содержания производимых операций» (опыты М. П. Штодина), например, при постановке опытов, требующих для достижения обезьяной пищи, находящейся за огнем, тушения огня водой из кружки с продырявленным дном ^[201].

Наш обзор процесса установления у шимпанзе ассоциации (в опытах М. П. Штодина) при нарушении смыслового содержания ситуации (т. е. продырявливании кружки, предназначенной для набирания воды), требующей от обезьяны устранения дефекта посредством закладывания отверстия в кружке пробкой, палкой, шариком, дает следующую картину решения задачи ^[202].

Шимпанзе Рафаэль, ранее научившийся тушить водой огонь ^[203] , получив продырявленную кружку, несмотря на то, что осматривает, обнюхивает кружку, не замечает отверстия и пытается наливать в нее воду из-под крана, и, хотя вода выливается через отверстие на пол, он вновь подносит кружку под кран.

Шимпанзе не замечает, как случайное закрывание кружки ладонью его руки временно задерживает воду в кружке и не использует этот прием для сохранения воды в кружке.

Шимпанзе не замечает отсутствия воды в кружке и опрокидывает над огнем пустую кружку.

Он осуществляет 43 безрезультатных попытки наливания из крана воды в продырявленную кружку и тем не менее не употребляет для закрывания отверстия поданных ему пробок и палки, хотя играя, он вставляет в отверстие кружки и вынимает оттуда и тот, и другой предметы.

Более того, Рафаэль не только не затыкает сам поданной ему палкой отверстие в кружке, но он даже вынимает палку, всунутую в отверстие кружки экспериментатором; он не повторяет из подражания экспериментатору заклепывание отверстия кружки палкой, а, вынув палку из отверстия, наполняет водой продырявленную кружку.

Когда шимпанзе дали для закладывания отверстия кружки металлический шарик в первый раз, он случайно заткнул им отверстие кружки благодаря тому, что, положив шарик в рот, набрал в рот и воды, которую вместе с шариком выплюнул в кружку, причем шарик попал в отверстие дна кружки и закрыл его, тем самым сохранив воду в кружке; таким образом шимпанзе успешно решил задачу. Но, замечательно то, что впоследствии Рафаэль воспроизводил это случайно удачное решение в том виде, в каком оно осуществилось в первый раз, т. е. вопреки надобности неизменно помещал шарик, взятый рукой, в рот, а изо рта выплевывал его в кружку, в которую наливал воду.

Более того, и другие предметы, данные ему для затыкания отверстия кружки, как, например, пробку, палку, перчатку, он неизменно и понапрасну сначала брал из руки в рот, а изо рта выплевывал в кружку.

Но здесь наступило случайное включение одного удачного приема: выброшенная изо рта в кружку палка упала на пол, а не в кружку, тогда Рафаэль, вновь взяв палку в рот, в зубы, погрузил ее противоположный конец в отверстие кружки, закрыв последнее. Это содействовало тому, что в последующем Рафаэль опускал ненужное взятие палки в рот, сохраняя прием вставления палки в отверстие кружки руками.

Таким образом, ранее установленная Рафаэлем связь вода — огонь, огонь — пища, и акт наливания воды в кружку и тушение огня выступает у шимпанзе более сильно, чем связь воды с отверстием кружки. Вот почему явное подмечание обезьяной отверстия и вытекающей из него воды и затыкание его пробкой или палочкой в игровом порядке не используется Рафаэлем для закрывания этими предметами отверстия перед наливанием кружки водой.

Обезьяна не устанавливает связи отверстия с пробкой или палочкой, так как она не улавливает ее существенное значение. Шимпанзе вынимает палку, закупоривающую отверстие кружки, перед наливанием кружки водой. Эту связь шимпанзе не улавливает и из подражания экспериментатору, показывавшему обезьяне, как вставить палку в отверстие.

Первое установление требуемого соотношения между отверстием и закупоривающим предметом возникает у шимпанзе случайно и закрепляется в результате вторичного воспроизведения этих случайных решений в том виде, как они были осуществлены.

Это указывает, что шимпанзе способен к скорому (хотя и не непосредственному) улавливанию и закреплению своих повторных случайно удачных опытов, но они осуществлялись при наличии излишних, бесцельных действий (например, Рафаэль брал шарик, палочку в рот, а потом уже вкладывал эти предметы в отверстие кружки).

Обезьяне требовались многочисленные повторения случайно удачных решений, прежде чем у нее отпали излишние, ненужные действия, прежде чем отработалась точная необходимая связь действий (закладывание поданным предметом — шариком, палочкой, пробкой — отверстия кружки перед наливанием в нее воды).

Решение задачи на закладывание шариком отверстия кружки протекало у шимпанзе по обычному типу условно-рефлекторной формы деятельности в виде навыка, возникающего на базе случайно успешных решений, их упрочения в результате подкрепления и выключения действий неподкрепляемых. Таким образом происходила перестройка ассоциативных связей; предметной связи — 1) рука, 2) шарик, 3) рот, 4) вода, 5) кружка, 6) вода, 7) огонь — и связи действий — 1) взятие в рот шарика и воды, 2) выбрасывание шарика и воды в кружку, 3) выливание из кружки в огонь воды с шариком.

Связь предметов принимала другой вид: 1) рука, 2) шарик, 5) кружка, 6) вода, 7) огонь (выключались третий и четвертый акты — набирание в рот воды и других предметов). Семичленный ряд предметов, приводимых обезьяной в связь, становился пятичленным, в котором участвовали лишь объекты, абсолютно необходимые для осуществления действия тушения огня.

Ведущим предметом, определяющим перестройку связи, является приманка — цель, как бы притягивающая к себе внимание животного и укрепляющая самые ближайшие, находящиеся между ней и животным и непосредственно связанные с ней пути контакта.

Перестройка поведения обезьяны состоит в переключении внимания, ранее равномерно распределенного по всей цепи, на последнюю ее часть, дающую конкретное сближение во времени и пространстве, действий между четырьмя необходимейшими для решения задачи предметами — шариком, кружкой, водой и огнем. По-видимому, улавливание обезьяной этих связей между предметами содействует опусканию более удаленного от конечного решения действия — взятия в рот воды и других предметов — и способствует смыканию зрительно-двигательных актов относящихся к связи действий между пятью предметами.

Следует отметить, что и после того, как выпал акт взятия обезьяной предмета в рот, прежде помещения его в кружку, после двухдневного перерыва в опытах и при замене вставляемого предмета (палочки — пробкой), Рафаэль берет и пробку в рот, выбрасывая ее в кружку, а потом наливая воду. Только неудача в этом действии (при всплывании пробки на поверхность воды) снова побуждает его к закупориванию отверстия кружки пробкой.

После прочного установления навыка экспериментатор решил проверить, руководствуется ли обезьяна в своих действиях наличием отверстия в дне кружки ^[204] , т. е. уловила ли она причинно-следственную связь шарика с отверстием?

С этой целью Рафаэлю дали целую кружку и шарик.

Контрольный опыт дал отрицательные результаты. Рафаэль опускал шарик изо рта и в такую кружку, где дно было целым.

Когда же обезьяне дали две кружки одинакового размера, формы и цвета, но одна была целой, а другая с отверстием в дне, Рафаэль не отличил целую кружку от продырявленной и для наливания воды взял кружку с отверстием.

Обращение к целой кружке последовало в результате неудачи в использовании дырявой. Удачное и подкрепленное использование целой кружки не побудило обезьяну к немедленному выбору целой кружки. Наоборот, она продолжала выбирать продырявленную. Замечательно — этот выбор дырявой кружки однажды затормозился и произошла замена дырявой кружки целой. Но затормаживание выбора дырявой и замена ее целой не побудили обезьяну в следующем опыте к выбору целой кружки; обращение к последней осуществилось лишь после новой неудачи использования избранной дырявой кружки. Весьма примечательно, что дифференцировка обезьяной обеих кружек и выбор целой кружки наступил при непосредственном взятии обезьяной обеих кружек в руку. Но и этот правильный выбор не закрепился, так как в последующем обращение обезьяны к целой кружке осуществляется 3 раза лишь после неудачного использования дырявой. Только при вторичном одновременном взятии двух кружек (оп. 21), по-видимому, вследствие непосредственного сравнения обеих кружек, шимпанзе опять выбирал пригодную, целую кружку. Вопреки явной дифференцировке дырявой и целой кружек эта дифференцировка сохранялась только при наличии дифференцировочной пары. В тех же опытах, когда данные условия отсутствовали, когда Рафаэлю предлагалась одна кружка с отверстием в дне, он продолжал наливать в нее воду.

Из этого обзора хода опытов с полной определенностью следует сделать вывод о том, насколько помогает шимпанзе в правильной дифференцировке объектов непосредственное восприятие и сравнение двух одновременно представленных кружек и насколько не сохраняется у обезьяны представление о целой кружке.

Одиночно представленный отрицательный сигнал (дырявая кружка) стал обладать тормозным воздействием лишь при наличии сопутствующего положительного сигнала. На основании этих опытов Штодин делает следующие выводы: «Поведение человекообразной обезьяны определяется взаимодействием положительных и отрицательных условно-рефлекторных связей... В решении новых задач обезьяна использует ранее выработанные навыки вне зависимости от смыслового содержания ситуации».

В противоположность зарубежным ученым — Кёлеру, Иерксу — Штодин делает следующий вывод: «нет никаких оснований относить поведение антропоидов к специфически человеческим формам реакций» ^[205].

Обращаемся к обзору опытов, которые относятся к исследованию внезапных решений, так называемых «ага-реакций», когда обезьяне давалась возможность активного введения «в цепь условных раздражителей, раздражителя, специально из нее исключенного» ^[206] (т. е. звонка, сигнализировавшего возможность получения пищи после поворота рукой обезьяны ручки аппарата, содержавшего пищу).

Анализ этих экспериментов привел Вацуро к заключению, что внезапно возникающие у шимпанзе «ага-решения» имеют в основе своей использование обезьяной приобретенного опыта (поворот ручки аппарата, получение пищи после звонка). При необходимости длительного торможения кинестетических связей (неподкреплении вращения ручки) у обезьяны создаются благоприятные условия для того, чтобы вступил в деятельность оптический рецептор в содружестве с кинестетическим, и в этом случае обезьяна нажимает кнопку звонка.

Но понимание обезьяной смыслового значения и этой ситуации экспериментатор отрицает ^[207].

Резко отвергает Вацуро трактовку Кёлером так называемого интеллектуального поведения антропоидов: «по Кёлеру, — пишет Вацуро, — становление прута орудием определяется действием структуры оптического поля, когда шимпанзе оказываются способными проникнуть в смысловое содержание ситуации, через визуальное восприятие. Например при употреблении палок для доставания плодов» ^[208].

Вацуро отрицает связанность обезьяны оптическим полем, утверждая, что дело состоит лишь в том, что наличие расположенной поблизости легко воспринимаемой палки, конечно, действует сильнее, чем ее след, т. е. представление палки, находящейся вне поля зрения шимпанзе ^[209].

Но следовое воздействие от раздражителя усиливается при упрочении навыка, и тогда помещение палки в различные зрительные поля уже не оказывает влияния.

И наши опыты опровергают мнение Кёлера о решающем влиянии оптической структуры ситуации при употреблении обезьяной орудия, т. е. необходимости наличия его в поле зрения шимпанзе для выбора и использования.

Наша подопытная обезьяна Парис при отсутствии под рукой орудия для доставания приманки нередко уходил в глубь клетки, обрывал ветвь дерева, приносил орудие из удаленного места, где он раньше его бросил и совсем не был «рабом зрительных структур», как охарактеризовал шимпанзе Рафаэля, на основании своих опытов, Кёлер. Аналогичную точку зрения, на основании своих исследований интеллекта шимпанзе, поддерживал и Г. З. Рогинский ^[210].

Особенно показательными были в этом случае факты выгрызания Парисом орудия (лучины) из целого куска доски, когда этого орудия не было налицо и его надо было вычленить.

Вацуро отрицательно относится к квалификации Кёлером опытов, относящихся к процессу составления палок его обезьяной — Султаном, как действий, имеющих интеллектуальный характер.

Анализируя не результат достижения, а процесс составления палок и предоставив шимпанзе возможность не однозначного, а многозначного решения (составление не только концов, но средней части палок), Вацуро получил у своего подопытного шимпанзе Рафаэля такие решения, которые противоречили смысловому содержанию ситуации, т. е. составлению палок для получения удлиненного орудия. Так, например, Рафаэль, вставляя одну палку в отверстие другой, получал Т- и Г-образно составленные палки и все же пытался их употребить в качестве орудия доставания приманки. Эти ошибки Рафаэля указывали на неулавливание обезьяной смыслового содержания задачи ^[211].

Мы согласны с Вацуро, что процесс «изготовления» орудия путем составления палок обезьяной Султаном у Кёлера не был интеллектуальным процессом человеческого типа. У Султана акт составления не был направлен на удлинение орудия; шимпанзе использовал случайно удавшееся составление тростинок, полученное им в игровой деятельности. И опыты самого Вацуро с Рафаэлем явно показывают, как вначале шимпанзе не мог составить палки, как он, заметив отверстие в торце палки, сперва вкладывал туда шелуху, остатки пищи и, наконец, тонкую палку. После удачного соединения палок Рафаэль, вместо использования, разъединял их, а позднее в игровом порядке занимался их соединением и разъединением. Первоначальные, как и более поздние попытки доставания приманки (после овладения приемом соединения палок) были направлены у Рафаэля на достижение цели одной палкой.

Даже удачно составленные палки Рафаэль не употреблял для доставания приманки; более того, он разнимал их.

Те опыты Вацуро, в которых он предоставлял обезьяне несколько разных возможностей решений задач на составление, еще более веско подтверждают ошибочность взглядов Кёлера, сближающего интеллект обезьяны и человека. В этих решениях шимпанзе совершенно явственно проявилось отсутствие понимания смыслового содержания задачи ^[212].

В основе решения задач на составление Вацуро справедливо усматривает прежде всего ориентировочно-исследовательские пробы обезьяны, ее прирожденное стремление к введению в отверстия любых имеющихся в наличии предметов; далее закрепление связи от случайно составленной и удачно употребленной палки после ее повторных попыток составления палок.

Итоги анализа наших опытов, направленных на исследование способности шимпанзе к составлению орудия из двух коротких элементов, полностью совпадали с выводами Вацуро.

Шимпанзе Парис в начальных опытах, имея в подавляющем большинстве случаев задачи не только на дифференцировку соответствующего орудия, но и на обработку единичных предметов, непригодных для непосредственного их использования в качестве орудия, при подаче ему составных орудий, вопреки смыслу упорно расчленял их перед употреблением в качестве орудия; он приводил их в негодность и тем не менее пытался доставать из трубы приманку единичными разрозненными короткими палками, запуская туда поочереди отдельные элементы составного орудия.

Причины этих бессмысленных действий шимпанзе мы находили в следующем:

Расчленение составных предметов и вследствие этого укорочение длины орудия не подводило обезьяну к попыткам восстановления его длины — соединению их, а успешность действий разнятыми палками, порознь вмещаемыми в трубу, вследствие их автоматического соединения в глубине узкой трубы приводила к выталкиванию приманки.

Это отсутствие прочного конструктивного составления предметов мы объясняли биологическими условиями жизни шимпанзе на воле, где он делает лишь слабые сооружения взаимно соприкасающихся, переплетаемых, но отнюдь не вкладываемых один в другой предметов, как то требовалось условиями опытов на составление палок.

Относительно же выводов Э. Г. Вацуро касательно «изготовления» орудия путем его подгрызания, — мы по склонны полностью солидаризироваться с выводами экспериментатора.

Правда, мы целиком присоединяемся к мнению Вацуро о недопустимости ультраантропоморфического кёлеровского истолкования поведения обезьян при подгрызании и заострении ими палок в игре, при подкалывании палками других обезьян ^[213] . Однако мы отказываемся объяснять подгрызание, предшествующее составлению палок, проявлением только ориентировочно-исследовательного рефлекса обезьяны, связанного с обнаруживанием ею «заусенец» на тростинках и возникновением попыток их удаления (в тесной связи с условиями питания этих обезьян — очисткой плодов, корней и т. д.).

Вацуро подчеркивает, «что в данном поведении шимпанзе» (т. е. при обгрызании палок — Н. Л.-К.) «у шимпанзе отсутствуют проявления интеллектуальных действий» ^[214].

На наш взгляд и в соответствии с нашими подобного типа опытами с шимпанзе Парисом оказалось, что именно в попытках подработки орудия путем привычных естественных приемов обгрызания, можно было более, чем в других случаях, усмотреть предварительные подготовительные действия, специально направленные на истончение орудия. И может быть особенно в этих случаях.

В опытах Вацуро обезьяна начинала подгрызание тростинок лишь после примеривания элементов, подлежащих составлению, — когда шимпанзе и обращался к их обдиранию, обгрызанию; и позднее (на следующий день) после удачного составления тростинок, когда шимпанзе начинал обдирать кору (иногда, впрочем, идя за пределы нужного, как бы увлекаясь самим процессом обдирания), он все же не забывал о конечной цели — подгрызании концов тростинок до тех пор, пока они становились пригодны для составления.

Поставленные нами многочисленные опыты при предъявлении шимпанзе самых различных предметов, требующих применения обрабатывающей деятельности, в частности, отчленения мешающих элементов на предмете, превосходно осуществлялись и Парисом. Например, шимпанзе осуществлял следующие формы обработки:

Именно в этих случаях подработок орудия было совершенно очевидно, что шимпанзе, имея в своем распоряжении мощные двигательные и обрабатывающие средства — сильные руки, пальцы, зубы — и многократно испытанные приемы обработки, при конкретном возникновении трудности при употреблении орудия для выталкивания приманки из трубы вводил эти приемы.

Шимпанзе замечал результаты своей обработки: он утончал или выпрямлял орудие, или оставлял только прямую палку (вместо ветвистой или суковатой).

Ведь в этой обрабатывающей деятельности шимпанзе не доходил до полного уничтожения, разрушения орудия (как то бывало у него при игровой, чисто процессуальной деятельности, при разрушении предметов); он доводил обработку до известного предела, затем он ее прекращал; он нередко прибегал к осматриванию, сравнению обрабатываемых объектов, как бы проверяя степень обработки, подготовленность орудия к употреблению.

В наших опытах подобного типа была совершенно очевидна направленность этого рода обрабатывающей деятельности шимпанзе, старание обработать тот или иной предмет, так, чтобы он стал подобен предмету, пригодному для использования в качестве орудия, обладающего определенными свойствами (цельностью, твердостью, гладкостью, длиной и толщиной).

И направленность этих действий определялась тем, что у шимпанзе (на базе многочисленных прошлых опытов) запечатлевался генерализованный зрительный образ пригодного орудия. И в подобного типа направленной обработке, когда шимпанзе использовал свои знания свойств предметов в новой ситуации, мы, безусловно, усматриваем наличие интеллектуальных форм решения.

Но ограниченность интеллекта шимпанзе при решении им задач в наших опытах проявляется в том, что тот же упрочившийся генерализованный зрительный образ является у Париса тормозом для употребления обезьяной составного, хотя и достаточно прямого, твердого длинного и тонкого орудия.

Один несущественный признак составленности орудия , признак, несвойственный выработавшемуся привычному зрительному образу цельного орудия, является для Париса достаточным, чтобы это орудие не применялось им для использования в том виде, в каком оно было дано. Более того, Парис осуществлял в данном случае прием разъединения орудия, делавший орудие непригодным для употребления.

Результаты нашего анализа показывают, что поведение шимпанзе в новых ситуациях при употреблении орудия основывается в большей степени на использовании проторенных, привычных, шаблонных условных связей, нежели на конкретном восприятии наглядных результатов соединения и разъединения элементов составного орудия.

Шимпанзе — раб прошлых навыков, трудно и медленно перестраиваемых на новые пути решения. Хотя Парис быстро использует удачные решения, но он нередко не замечает последствий своих неудачных действий, наглядно вскрывающих бессмысленность его приемов в решении задач на составление.

Предоставление шимпанзе возможности многозначного решения задач при использовании методики «обходных путей» ^[215] также явно показало, что у шимпанзе сначала возникали попытки решения вразрез со смысловым содержанием задачи (придвигание орудием приманки к глухой стенке) и вопреки «оптической детерминации», а позднее легко получались автоматизированные моторные навыки, в результате закрепления случайно удачных решений. И в этих опытах адекватные ситуации решения задач появлялись у Рафаэля после многих проб в результате установления новой временной связи.

Не было проникновения в причинно-следственные связи явлений в поведении обезьяны Рафаэля и при установлении сложной цепи ассоциации, когда шимпанзе вынужден был взять брусок, открыть аппарат, вынуть пустую кружку, перекинуть шесты с плота на плот, переходить по ним с пустой кружкой, наливать в кружку воду из бака, возвращаться с водой по балке, проложенной в качестве моста между плотами, тушить водой огонь, чтобы получить пищу.

Несмотря на то, что шимпанзе имел возможность опустить большую часть этих действий и, только взяв кружку из аппарата с приманкой, нагнувшись с плота, где стоял аппарат, мог зачерпнуть кружкой воду и потушить огонь; но он ни разу так не сделал.

Вацуро объясняет этот дефект в решении обезьяны предметной отнесенностью ее действий и коротким замыканием в двигательном анализаторе ^[216].

Напомним, как в опытах Штодина Рафаэль отказывался использовать при наливании воды для тушения огня синюю кружку (из которой его обычно поили) и тушил огонь лишь в том случае, когда ему давали белую кружку (обычно употребляемую им для наливания воды и тушения огня). «Качественно новое замыкание» связей, происшедшее при наполнении Рафаэлем кружки водой из озера, произошло не потому, что шимпанзе зачерпывал воду, чтобы использовать ее для тушения (при пустом баке), а потому, что, играя, черпал воду кружкой. Увидя же наполненную водой кружку, он стал употреблять ее для тушения огня.

Отвергая квалификацию решения антропоидами предложенных им задач при участии интеллекта, подобного человеческому , Вацуро подчеркивает, что И. П. Павлов, не отрицал наличия мышления (т. е. интеллекта) у животных (в частности, и у обезьян, и у собак); но он проводил четкую грань между примитивным, конкретным мышлением животных и мышлением человека.

И. П. Павлов сближал механизмы обоих типов мышления «на основе принципа ассоциационной теории», т. е. установления временных связей ^[217].

«Для животного, — писал И. П. Павлов, — действительность сигнализируется почти исключительно только раздражениями и следами их в больших полушариях, непосредственно приходящими в специальные клетки зрительных, звуковых, слуховых и других рецепторов организма. Это то, что и мы имеем в себе как впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды, как общеприродной, так и от нашей социальной, исключая слово, слышимое и видимое. Это первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными. Но слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов...» ^[218].

Но И. П. Павлов считал, что только «улавливание постоянной связи между вещами, улавливание нормальной связи вещей есть начало образования знания и лежит в основе всей научной деятельности, законов причинности» ^[219].

И сотрудники лаборатории Павлова (Вацуро, Штодин) также подчеркивали, что хотя образование временных связей определяет характер поведения животного и что условные рефлексы это и есть основной физиологический механизм, составляющий жизненную практику животного, но по своему значению и по характеру связи могут быть различными.

Как указывал И. П. Павлов, имеется качественное своеобразие интеллекта человека по сравнению с интеллектом животных. Это различие связано прежде всего с наличием второй сигнальной системы действительности.

Эта система дает возможность воспроизводить отвлечение и обобщение, «что и составляет наше лишнее, специально человеческое, высшее мышление, составляющее сперва общечеловеческий эмпиризм, а, наконец, и науку — орудие высшей ориентировки человека в окружающем мире и в себе самом» ^[220].

В итоге нашего обзора опытов И. П. Павлова и его сотрудников с антропоидами мы должны отметить своеобразие мышления (интеллекта) антропоидов по сравнению с интеллектом человека.

Специфика мышления животных заключается в следующих особенностях.

В основном все эти выводы, относящиеся к особенностям мышления антропоидов, в полной мере согласуются с выводами наших исследований интеллекта шимпанзе, хотя мы применяли совершенно другие экспериментальные методы, чем то было при исследовании интеллекта шимпанзе, живших в Колтушах.

Это обстоятельство укрепляет в нас уверенность в правильности и наших общих выводов, относящихся к особенностям мышления антропоида — шимпанзе.