Часто говорят: инстинкт бессознателен. Но для естественно-научного рассмотрения такая формула оказывается непригодной, ибо она уводит нас от проблемы инстинкта к еще более трудной проблеме сознания. Мы на основании наблюдения не можем решать, какие действия животного им сознаются и какие действия остаются неосознанными. Поэтому мы должны понятие инстинкта установить таким образом, чтобы вопрос о сознании остался в стороне. Равным образом, мы должны устранить из поля нашего зрения какие-либо «чувства» животных. Мы не можем с точностью установить, какие именно чувства имеют животные, и каково влияние, оказываемое этими чувствами на поведение животного.

Поскольку речь идет о млекопитающих, можно, конечно, по аналогии с человеком, признавать у них наличность чувств, но применительно к низшим позвоночным и ко всем беспозвоночным такое умозаключение по аналогии представляется уже неоправданным. Мы должны, таким образом, мыслить понятие инстинкта так, чтобы при этом не оказывалось надобности в рассмотрении вопросов о сознании и о сопровождающих сознание чувствах.

Наблюдение учит, что у каждого животного имеется целый ряд влечений и способностей действования, которые оно приобретает не в результате опыта, но которые ему присущи непосредственно от рождения. Рассматривая, например, пряжу шелковичного червя, мы видим, что эта пряжа кокона не есть результат выучки, но проявление врожденной шелкопряду способности. Другой пример — паутина паука-крестовика: паук, никогда не видавший сетей других

пауков, уже умеет плести свою сеть; так же и птицы вьют гнезда, не нуждаясь ни в каком руководстве. Таким образом, мы видим, что в животном заложены способности унаследованные, т.-е. не приобретенные путем индивидуального обучения. Таким путем мы подходим к определению инстинкта, — определению, не зависящему от понятия сознания.

Мы видим также, что, встречаясь с инстинктом, мы имеем дело не только с одним каким-либо актом, но иной раз с деятельностью весьма сложной. Как на пример можно указать на пчелу-плотницу ( Xylocopa violacea), которая в древесном стволе высверливает трубковидное отверстие и сооружает там ряд камер, из которых каждая снабжена комочком цветочной пыльцы и меда. Этот материал по количеству как раз достаточен для того, чтобы будущая личинка, по выходе из отложенного здесь же яйца, могла найти себе пищу до того момента, пока она вырастет и превратится в куколку.

Мы показали, что инстинкты представляют собою способности унаследованные. Инстинктивные действия не требуют поэтому предварительного научения. Те же способности, которые приобретаются путем рассудочного усвоения, основываются хотя бы на однократном предварительном научении или вообще на некотором предшествующем опыте.

Когда влечение бывает унаследованным, то оно или может иметься в наличности уже при самом рождении, или же может обнаружиться позднее. Так, например, новорожденный теленок сразу может ходить, вылупившийся из яйца утенок сразу может плавать, детеныш гиппопотама сразу устремляется в воду. Это все примеры инстинктивных способностей, существующих уже при самом рождении. Но многие инстинкты проявляются лишь по прошествии некоторого времени. Так, например, сексуальные инстинкты млекопитающих являются не прирожденными, но наступают лишь в известном возрасте. У человека многие унаследованные свойства дают о себе знать лишь с годами. Часто лишь в более поздние годы обнаруживаются унаследованные особенности в манере двигаться, в осанке, в почерке и т. д. Эти черты напоминают то отца, то мать, и они бывают незаметны в молодые годы индивидуума. Таким образом, черты унаследованные не всегда проявляются с момента рождения.

Далее, инстинктивные действия одинаковы у всех нормальных экземпляров данного вида. Так, например, гнездо зяблика повсюду строится одинаково, и знаток птиц по гнезду тотчас определит, какого вида птица вила это гнездо. Все петухи кричат сходным голосом, все хомяки строят подземные норы, все водяные лягушки проводят зиму на дне водоемов и т. д. Но рассудочным действиям такое единообразие несвойственно. Они оказываются различными, в зависимости от предшествующих впечатлений и опытов. Прирученное животное ведет себя иначе, чем неприрученное. Собака, с которой много занимаются, научается гораздо большему количеству выполнений, чем та, о которой никто не заботится. В человеческом языке оказывается инстинктивным лишь стремление к произношению отдельных звуков, самый же разговорный язык приобретается в процессе обучения: если перевезти младенца из Германии в Англию, то английский язык, которому он будет учиться, окажется для него в такой же мере родным языком, каким в Германии был бы для того же ребенка язык немецкий.

Далее, инстинктивные действия целесообразны, при чем целесообразность их обнаруживается только в нормальных условиях, как то мы видим у гиппопотама, который тотчас после своего появления на свет убегает в воду и тем спасается от своих преследователей. Стрекозы, личинки которых живут в воде, роняют яйца в воду, пролетая над водными пространствами, а бабочки кладут свои яйца на те растения, которыми впоследствии будет питаться вылупившаяся из этих яиц гусеница. К подобным случаям применимо замечание Шопенгауэра: «в инстинкте содержится некоторое предвосхищение (антиципация) будущего». То же имеет место и в следующем случае: личинка жука-оленя несколько лет живет в стволах дубов; у жука-оленя самца чрезвычайно большие верхние челюсти, благодаря которым он и получил свое название; когда личинка этого жука превращается в куколку, то она использует для этого настолько обширное пространство, чтобы впоследствии выходящий из куколки жук мог разместить свои большие челюсти; если бы личинка оказалась в более тесном помещении, то жук не мог бы вылупиться.

Инстинкты обеспечивают целесообразный образ действий животного, чем устраняется необходимость обучения.

Гете красиво выразил это в стихотворении «Ильменау»^[17]:

При классификации инстинктов необходимо иметь в виду все проявления жизни животного. Существуют инстинкты питания, бегства или защиты от врагов; инстинкты опрятности, размножения, заботы о потомстве; инстинкты семейной жизни, инстинкты общественные, инстинкты переселения. Все жизненные отправления обеспечиваются инстинктами.

Инстинкт питания проявляется, например, в том, что паук ткет свою паутину; тот же инстинкт руководит муравьиным львом (Myr meleon formicarius), который выкапывает маленькую ямку и на дне ее подстерегает падающих к нему сверху муравьев. К инстинктам бегства и защиты относятся: настораживание при каждом звуке, отбегание или отлетание при неожиданном шуме, укрывание при приближении врага, прилегание к земле, как мы видим это, например, у зайца или куропатки. Далее, существуют морские рыбы, как, например, скат и камбала, которые лежат на дне и покрываются песком, чтобы стать невидимыми. Некоторые раки покрывают себя раковинами или другими посторонними телами. Многие личинки насекомых живут в футлярах; эти футляры они сами изготовляют себе в целях защиты.

Затем существует множество инстинктов, связанных с поддержанием чистоты. Сюда относится, например: чистка тела, которую можно наблюдать на каждой комнатной мухе, облизывание шерсти, которое мы замечаем у многих млекопитающих, купанье в воде, выискивание на теле паразитов, равно как и удаление экскрементов птенцов у некоторых из птиц, высиживающих своих птенцов в дуплах.

Множество инстинктов имеет отношение к размножению. Здесь прежде всего нужно назвать инстинкты ухаживания. Вспомним о воркующем голубе, который на крыше увивается вокруг голубки и старается понравиться ей своим воркованием; сюда же относится токование глухарей и пение певчих птиц. К инстинктам размножения относятся, далее, все те инстинкты, которые имеют целью спаривание, любовные игры, ток, предшествующий спариванию, равно как и самое влечение к спариванию.

Затем следует большая важная группа выводковых инстинктов, или инстинктов заботы о потомстве. Первой ступенью выводкового инстинкта является кладка яйца в надлежащем месте. Непарный шелкопряд кладет яйца на всевозможные лиственные деревья и главным образом на фруктовые деревья; он прикрывает яйца волосками, взятыми им со своего брюшка; яйца получают таким образом известную защиту: они укрыты и защищены от холода.

Осы-тахиты кладут свои яйца в тело гусеницы или в личинки насекомых. Жук-долгоносик (Balanus nucum) просверливает небольшое отверстие в молодом орехе и кладет туда яйцо; таким же образом поступает желудовый сверлильщик (Balanus glandium) с желудями и зерновой жук-вредитель с хлебными зернами. Другой жук, могильщик, закапывает в землю мертвую мышь и кладет на труп свои яйца, так что его личинки по вылуплении находят себе в падали пищу.

В более широком смысле, к заботам о потомстве относится также гнездование и выкормка детенышей, выхаживание молоди, защита детенышей, затем вся семейная жизнь, как мы видим ее у гнездовых птиц и у некоторых млекопитающих. Семья имеет целью обеспечить взращивание детенышей, в этом случае и самец принимает участие в защите, а иногда и выкармливании детей. Чем больше детеныши нуждаются в защите, тем ревностнее в своих заботах о потомстве родителей, т.-е. потребность детенышей в защите и воспитательские инстинкты родителей должны быть в правильном соответствии. Птицы из разряда птенцовых, т.-е. тех, которые выходят из яйца голыми и беспомощными, — почти все живут моногамно, при чем оба пола пребывают в длительном сожительстве.

Наконец, следует упомянуть еще об инстинктах общественных ^[18] . Многие животные живут стаями, например, молодь рыб; многие животные перемещаются в сообществе, как, напр., некоторые перелетные птицы, пеструшки (лемминги), – северные олени. Многие птицы охотно вьют

гнезда колониально, как, например, грачи, ласточки, цапли и др. Сурки, как и бобры, воздвигают свои постройки сообща. Выше всего социальные инстинкты развиты у насекомых — у ос, пчел, муравьев и термитов.

Характеризуя понятие инстинкта, необходимо еще иметь в виду, что инстинкт соответствует строению тела животного. Этого нельзя сказать о рассудочных действиях: они не связаны с телесной организацией. Например, дятел добывает себе пищу, отыскивая насекомых под древесной корой, которую он откалывает от ствола ударами крепкого клюва; для этого оказываются нужными не только крепкий клюв и длинный язык, но и способность стучать и лазать по дереву; таким образом, строение дятла и его образ жизни оказываются соответствующими одно другому.

Рак-отшельник прячет свое брюшко в раковине улитки. Задняя половина его тела совершенно мягкая, и она была бы чрезвычайно подвержена повреждениям, если бы у рака не было инстинкта, побуждающего его избирать себе жилищем раковину улитки.

Теперь следует заметить еще следующее: так как инстинкты наследуются, то к ним приложимы все законы наследственной передачи свойств; так, например, инстинкты могут комбинироваться путем скрещивания.

Если скрестить козу с диким каменным козлом, то у потомков обнаруживается отчасти и дикий инстинкт свободы и боевые наклонности каменного козла, так что потомство от этих помесей уже нельзя содержать как домашних животных; помеси, происшедшие от скрещивания собаки с волком, сохраняют следы волчьей дикости. Если скрестить щегла с канарейкой, то в гении гибрида будут звучать ноты голосов обоих родителей.

Инстинкты можно усовершенствовать путем искусственного отбора; удивительные голуби-турманы, которые при взлетании кувыркаются через голову, представляют этому яркий пример. Способности овчарок и лягавых собак зависят также не от одной только дрессировки, но и от искусственного отбора, совершавшегося в отношении длинного ряда поколений этих животных.

Животные близко родственные обладают и сходными инстинктами, подобно тому, как и органы их сходны между собой. Различные грызуны едят, сидя на задних лапках и держа пищу передними лапками. Некоторые грызуны роют себе подземные норы (хомяк, дикий кролик, сурок, байбак, суслик и др. ), некоторые другие строят себе гнезда, в чем особенное искусство обнаруживает орешниковая соня, мышь-малютка, белка обыкновенная. Более простое гнездо устраивают крысы, как я это часто наблюдал на прирученных крысах, которых уже много-много лет я держу для опытов над наследственной передачей признаков; когда в распоряжении крыс оказывается торфяная труха, сено или бумажные обрезки, то парочка (самец и самка вместе) сидит в круглом гнезде, похожем на птичье: когда же у самки появляются дети, то она одна остается с ними в гнезде, тогда как самец сидит в другом углу клетки. Самка часто сама покрывает гнездо рыхлой покрышкой из сена или бумажных обрезков, которые вполне укрывают и детей и ее. Когда крысенятам минет 2 — 3 недели, самец снова садится в гнездо вместе с самкой и детенышами.

Так как человек, с эволюционной точки зрения, является существом, родственным млекопитающим — и особенно приматам, то он унаследовал и инстинктивные влечения. Таким образом, в заключение мы скажем, что человеческие влечения и страсти следует отнести к категории инстинктов. Они обладают существенными признаками инстинктов — они присущи всем нормальным людям вообще, проявляясь, конечно, у одних резче, у других слабее, то выступая на передний план, то скрываясь в глубине души. Страсти иной раз ведут к дурным поступкам, но не следует думать, что влечения и страсти сами по себе являются чем-то дурным. Естественные влечения всегда были и всегда будут полезны для сохранения человеческого рода. Их можно сравнить с тем огнем, что горит в глубине корабля под паровым котлом.

Но у человека влечения должны подчиняться контролю рассудка. К влечению можно поэтому применить то, что поэт сказал об огне^[19]:

Когда комочек слизи, поднимаясь вверх по дыхательным путям к гортани, подступает к области голосовых связок, человек начинает кашлять. Комочек слизи производит, таким образом, раздражение, за которым с необходимостью следуют движения, связанные с кашлем. Всякий раз, как раздражение определенной области влечет за собой, как правило, движение определенного участка тела, — мы имеем дело с рефлексом. Таких рефлексов в человеческом теле имеется весьма большое количество: часть их доходит до нашего сознания, как, например, только что упомянутый рефлекс кашля или чихания, часть же протекает бессознательно, как, например, те рефлексы, которые совершаются во внутренних органах. Так, например, сердце при каждом возбуждений рефлекторно побуждается к усиленному биению. Движение желудка и кишечника, не доходящие до нашего сознания, регулируются также рефлекторным путем. В новейшее время, благодаря опытам над собаками, найдено, что слюнные железы животных также возбуждаются рефлекторно, именно — при одном виде собакой пищи, до сознания же этот процесс не доходит. Когда перед собакой ставят кормушку с мясом, не допуская животное до еды, слюнные железы собаки начинают выделять слюну. Выделение желудочного сока совершается также рефлекторно, при чем не только под влиянием раздражения со стороны находящейся в желудке пищи, но уже во время самого жевания пищи, иногда же лишь при одном взгляде на пищу.

Непременно следует отметить, что рефлексы целесообразны. Кашель, например, имеет целью удаление из гортани попавших туда инородных тел. Когда мы, не зная того, что печь горяча, касаемся ее рукой, то отдергивание руки совершается с такой быстротой, которая опережает наше сознательное решение отдернуть руку. Рефлекс в данном случае оберегает нас от дальнейшего, более серьезного обжога. Такие рефлексы особенно хорошо наблюдать на некоторых животных.

Если прикоснуться к одному из многочисленных щупальцев актинии, то она втягивает не только одно это щупальце, но также и соседние щупальца. Если мы будем пресноводного моллюска раздражать в месте отверстия, служащего для вхождения воды, то моллюск сомкнет створки раковины.

У многих позвоночных некоторые рефлексы можно наблюдать даже после того, как голова животного отделена от туловища. Дело в том, что проводящий путь рефлекса идет часто только через спинной мозг, не затрогивая головного мозга. Так, например, если проводить пальцем по брюшку обезглавленного самца лягушки, то он обхватывает палец передними лапками; если вытянуть заднюю ножку животного, щипать ее или обжигать ее кожу, то лягушка отдернет ножку. Тот же ножной рефлекс можно наблюдать и при опытах над молодой крысой, быстро обезглавив ее ножницами; но у млекопитающих этот рефлекс наблюдается лишь в течение нескольких ближайших минут, пока еще жив спинной мозг.

Понятие рефлекса играет в физиологии большую роль, и мы должны теперь поставить его в связь с тем, что раньше было сказано об инстинкте.

Ясно, что рефлексы являются продуктом наследственной передачи, и что в основе их лежат унаследованные элементы организации. Рефлексы всегда одни и те же для всех нормальных экземпляров данного вида. Таким образом, оказывается, что рефлекс имеет определенное сходство с тем, что мы выше назвали инстинктом. И действительно, резкой разграничительной линии между рефлексом и инстинктом провести невозможно. Одно только можно сказать: действие рефлекса простирается обычно лишь на какой-нибудь единичный орган, тогда как инстинкт имеет дело с целым организмом. Когда насекомое в комнате летит или ползет к свету окна, то это действие часто называется рефлексом, но я бы назвал это скорее инстинктом, так как движется все животное. К более сложным действиям животных термин «рефлекс» оказывается уже неприменимым. Когда паук протягивает нити своей паутины, когда пчела приготовляет соты, когда хомяк вырывает себе нору, — такую сложную деятельность уже нельзя приравнивать к простому рефлексу.

Рефлекс есть некоторым образом предварительная ступень инстинкта, Еще Герберт Спенсер определял инстинкт как сложное рефлекторное движение, а в позднейшее время (1913 г.) Ллойд Морган писал: «С точки зрения биологической и физиологической, я без малейшего колебания поддерживаю взгляд, согласно которому инстинкты суть сложные рефлексы».

Можно указать случаи, когда и инстинкт, подобно рефлексу, для своего выявления нуждается в некотором предварительном раздражении. Когда мы подходим к луже, то все лягушки прыгают в воду: при появлении человека вступает в действие инстинкт бегства. Когда хищная рыба видит, как движется блестящий кусочек жести на удочке, у нее является инстинктивное стремление его схватить. Когда пчелы замазывают щели своего улья вощиной, то раздражением, возбуждающим к деятельности, оказывается проникающий сквозь щели свет или сквозной ветер. Если положить в муравейник мертвую саламандру, то муравьи натаскают на нее земли — что они делают всякий раз, когда в муравейник попадет что-нибудь влажное.

Наблюдая новорожденного ребенка, мы можем истолковать многое в его действиях, как рефлексы или как инстинкты. Так, например, ребенок кричит, пока голоден: получив же пищу, он успокаивается. Если вложить палец в его ручку, то он его обхватит; то же самое действие проявится, если поднести свой палец к пальцам его ноги; это — рефлекс, который раньше служил для схватывания.

Далее, у ребенка имеется инстинкт сосания, который так важен для его питания; если дать ребенку в рот каучуковую соску, то он также успокаивается (если не особенно голоден); сосание само по себе дает уже некоторое удовлетворение.

Весьма характерно для инстинкта, как и для рефлекса, то обстоятельство, что он может проявляться и в том случае, если он бесцелен. Сюда относится случай, когда детеныши сосут матерей другой породы, чем они сами; так, например, кошка, если у нее отнять котят, начинает вскармливать щенят или других животных, воспитание которых не представляет для нее никакого интереса. Наличность молока и наличность инстинкта вскармливания — вот что является в данном случае причинами, побуждающими к действию.

Пчелам свойственно собирать цветочную пыльцу. Но случается, что весной, когда цветочной пыльцы мало, пчелы начинают собирать кирпичную пыль, каменноугольную пыль или древесную труху. Здесь происходит нечто подобное тому, что мы имеем в случае с курицей, продолжающей насиживать белый камешек, после того как у нее унесут яйца; аналогичное явление имеет место и у старой девы, которая, за отсутствием собственных детей, отдает симпатии своего сердца собакам и кошкам. В Австралии водится так называемая сорная курица, которая кладет яйца в большую кучу из листьев, нагроможденных самцом. И вот, когда самец живет даже один в зоологическом саду, то он и здесь сооружает эту кучу из листьев, несмотря на то, что нет самки, которая могла бы снести в эту кучу яйца.

Покажем прежде всего на нескольких примерах различие между инстинктивными и рассудочными действиями.

Когда курица, роясь в земле, отыскивает себе таким образом пищу, то мы называем эти действия инстинктивными; то же скажем мы о пении петуха, о кудахтаньи курицы, снесшей яйцо: это — инстинктивные действия, наблюдаемые у всех кур вообще. Но когда кур приучают сбегаться на звон колокола или на зов служанки, то птицам приходится уже отличать самое качество звука; это будет уже не чистый инстинкт, ибо к последнему примешается некоторый разумный опыт.

Когда пчела летит на цветок в поисках меда, то это есть действие инстинктивное, — так поступают все рабочие пчелы. Но когда пчелу приучают прилетать к блюдцу с медом, находящемуся на синей бумаге на столе в саду, и когда пчела сама прилетает к этой синей бумаге и ищет на ней меда уже после того, как удалено блюдце с медом, — то отсюда наверное можно заключить, что пчела заметила местонахождение и цвет бумаги. К. ф.-Фриш поставил в этом роде ряд остроумных опытов, посредством которых удалось установить присутствие у пчел памяти ^[20]. В последнее время этот ученый показал, что пчелам свойственна память на запахи; он приучил их отыскивать пищу в картонном ящике, который был пропитан определенным запахом (например, запахом жасмина или акации).

Когда лошадь, испуганная выстрелом, обращается в бегство, то это — действие инстинктивное, восходящее к исконному инстинкту бегства, свойственному еще диким лошадям: так же инстинктивно пугается лошадь белой бумаги, лежащей посреди улицы: в этом действии проявляется врожденная животному боязливость и осторожность. Но когда лошадь, везущая тележку с молоком, иной раз сама останавливается перед тем домом, куда доставляется молоко, то это — действие рассудочное; так же рассудочно лошадь самостоятельно одна находит дорогу домой, когда случится заснуть вознице.

Дальнейшие примеры на различение у животных действий инстинктивных и рассудочных можно взять из наблюдений над пением птиц. У большинства птиц пение оказывается одинаковым у всех экземпляров данного вида; таким образом, это действие инстинктивное: так, например, хорошо известны «колена» песни зяблика. Но существуют отдельные птицы, которые могут научиться и кое-чему другому, новому на фоне этого основного прирожденного знания; например, птицы могут насвистывать чужие мелодии или даже произносить слова; таковы скворцы, сорокопуты, вороны и превосходящие их всех попугаи. У говорящих попугаев слова ассоциируются с определенными событиями; например, попугай кричит: «войдите», когда раздается стук в дверь или по столу. Я видел попугая, который, запачкав столовую скатерть, тотчас затем воскликнул: «фу, чорт!».

У тех животных, которым свойственна известная степень рассудочности, действия инстинктивные и действия, усвоенные в результате обучения, настолько переплетаются между собой, что лишь путем внимательного анализа оказывается возможным отделить первые от вторых. Важно не столько то, как протекает данное действие, сколько то, каким образом оно возникло, — врожденно ли оно животному от природы, или оно опирается на некоторый предшествующий опыт.

Так, Ллойд Морган производил точные опыты, имевшие целью установить, какие действия цыплят являются врожденными и какие действия им приходится приобретать в результате опыта. Цыплятам свойственно инстинктивное предрасположение к тому, чтобы давать о себе знать звуками всякий раз, как они останутся в одиночестве. И наседка также кличет к себе цыплят особым призывным звуком. Курица инстинктивно роется в земле и созывает цыплят к найденной пище. Цыплята учатся у курицы клеванию пищи. Именно, было замечено, что цыплята, выведенные в инкубаторе и, следовательно, никогда не видавшие матери, не клевали, и их надо было еще к этому приучать; впрочем, для этой цели оказывается нужным очень немногое: достаточно пальцем часто-часто постучать по столу, имитируя звук удара клювом. Таким образом, инстинкт клевания имеется у цыплят в наличности почти в совершенном виде. Но цыплята принимаются клевать всевозможные вещи — стеклянные шарики, светлые пятна на земле и т. п.; очевидно, что цыплята лишь постепенно, путем индивидуального опыта, научаются отличать с'едобное от нес'едобного. Тот же Ллойд Морган и в этом последнем случае поставил точные опыты. Он разбрасывал цыплятам яичный желток и кусочки яичного белка, и птенцы скоро замечали, что и то и дpугoe с'едобно, и особенно охотно клевали яичный желток. Тогда Ллойд Морган брал апельсинные корки — того же цвета, что яичный желток, — разрезал их на тоненькие кусочки, смешивал их с кусочками яичного белка и предлагал эту смесь цыплятам в качестве корма; цыплята схватывали кусочки апельсинной корки и тотчас же выбрасывали их обратно.

Затем они перестали трогать апельсинные корки. Когда Морган снова стал предлагать птицам кусочки яичного желтка, то цыплята не хотели клевать и их; и только лишь спустя некоторое время удалось им убедиться в том, что перед ними снова безвредные кусочки яичного желтка.

На этом примере легко видеть, что простейший умственный акт есть ассоциация, т.-е. скрепленная в памяти связь между двумя впечатлениями. Цыплята заметили сначала, что желток вкуснее белка; затем они заметили, что имеющие одинаковый вид с желтком кусочки апельсинной корки неприятны по вкусу, и цыплята стали избегать их при еде. Таким образом, цыплята в обоих случаях связывали зрительное впечатление с вкусовым. Такого рода вновь возникающие и затем удерживающиеся в памяти связи, или ассоциации, составляют основу всей умственной деятельности.

Все вышеизложенное приводит нас к тому заключению, что инстинкты и рефлексы основываются на унаследованных путях и присущи от природы всем особям данного вида, тогда как память — и вся рассудочная психическая деятельность — базируется на новых связях, которые образуются у отдельных индивидуумов в течение их жизни.

Теперь попробуем связать сконструированные нами до сих пор понятия с гистологическими фактами, исходя из того положения, что все разобранные нами процессы имеют свои корни в строении нервной системы.

Вся нервная система состоит из так называемых нейронов; нейрон есть нервная клеточка с примыкающими к ней нервными волокнами, расходящимися наподобие древовидно разветвленных отростков, носящих название «дендритов»; самый большой из отростков, оканчивающийся тоже разветвлением, называется невритом или осево-цилиндрическим волокном. Нервное волокно состоит из осевого цилиндра, который обычно заключен в оболочку.

Эти нейроны могут через посредство концевых ответвлений неврита и дендритов вступать в соединение между собою и образовывать сложные связи. Кроме того, внутри нервных клеток и волокон образуются тонкие волоконца, так называемые неврофибриллы, которые представляют собой, так сказать, проводящие пути клеток. Пути нервной системы составлены, таким образом, из соединений нейронов между собой и из соединений неврофибриллов внутри нейронов ^[21] .

Среди нейронов различают, с одной стороны, такие, которые проводят раздражение от периферии к центру, и, с другой стороны, такие, которые направляют раздражение от центра к периферии; соответственно этому, нервные волокна делятся на сенсорные и моторные, т.-е. на чувствующие и двигательные.

Во всех учебниках физиологии понятие рефлекса выясняют, исходя из так называемой «рефлекторной дуги», состоящей из нескольких нейронов. Рефлекторная дуга состоит по крайней мере из двух клеток: одной — чувствующей (воспринимающей раздражение) и другой — двигательной. Раздражение, воспринятое на поверхности тела, проводится к центральному органу и возбуждает оттуда движение, передаваемое по двигательному пути. Это — простейшая форма рефлекторной дуги. Существуют и более сложные ее формы, слагающиеся из большего количества клеток. Даже кажущийся простой рефлекс, идущий через спинной мозг, может захватить в своем действии целый ряд нервов и большое количество клеток; таков, например, рефлекс отдергивания ноги у лягушки в ответ на раздражение, — в нем принимают участие многие спинно-мозговые нервы.

Совершенно ясно, что все эти нервные связи в каждом данном организме образуются помимо какого бы то ни было опыта, ибо мы видели, что уже у новорожденного младенца эти рефлексы имеются. Таким образом, оказывается, что для рефлекса характерна его связь с унаследованными путями, являющимися продуктом передачи в ряду поколений. Но так как, с другой стороны, и инстинкты также подлежат наследственной передаче, то и они должны обусловливаться унаследованными связями, или путями нервной системы. Мы приходим, таким образом, к новому определению инстинкта, именно, гистологическому определению, которое гласит, что инстинкты основываются на унаследованных свойствах нервной системы.

Иначе обстоит дело с памятью и с опытом. Очевидно, что в основе и этих способностей должны лежать какие-то нервные связи, слагающиеся из нейронов; но эти связи уже не являются для организма прирожденными. Все, что запечатлевается или заучивается в течение жизни, предполагает образование новых путей; тогда речь идет уже о путях благоприобретенных, образовавшихся у данной особи в течение ее индивидуальной жизни.

Само собою разумеется, что нельзя ожидать, чтобы эти приобретенные пути оказались одинаковыми у всех особей данного вида; они, очевидно, должны представлять известные различия в зависимости от различия предшествующих раздражений, впечатлений и опытов.

Наблюдая деятельность человека в ее различных проявлениях, мы видим, что большая часть этой деятельности покоится на унаследованных нервных путях.

Но существует физиологический закон, что чем чаще приводится в действие такой путь, тем более он становится торным, как бы выравнивается, и, конечно, тем лучше он функционирует. На этом основывается прочное запечатление и приобретаемая беглость в выполнении заученного действия. Когда говорят, пишут или играют на рояле, то не вспоминают о том, каких трудов стоило в свое время приобретение всех умений: нервные пути стали настолько легко проводящими, что никакого ощущения трудности эти процессы в нас уже не вызывают. В этом возрастании проводимости нервных путей, при частом пользовании ими, находят свое об'яснение роль упражнения и сила привычки. С другой стороны, пути не упражняемые постепенно ослабевают в своей деятельности. Неприметно для нас исчезают некоторые впечатления, и тогда совершенно предаются забвению соответствующие воспоминания. Так может суживаться постепенно и неприметно круг наших знаний; и в психике воцарилось бы совершенное запустение, если бы она не обновлялась постоянно новым знанием, притоком свежих впечатлений, опытом, наблюдениями, разговорами и чтением.

Нервные пути человеческого мозга можно сравнить с железнодорожной сетью какой-нибудь страны: поступление новых впечатлений соответствует прокладке новых путей; отдельный процесс воспоминания аналогичен пробегу по какой-нибудь линии поезда; память напоминает совокупность открытых для передвижения железнодорожных линий, и забвение как бы подобно запустению заброшенных дорог.

И на человеке, и на животных можно заметить, что новые пути легче закладываются в юном, чем в пожилом возрасте; и что пути, заложенные в юные годы, сохраняются лучше, чем те, которые образованы позднее. Старые люди часто с совершенной ясностью вспоминают эпизоды из своей молодости, тогда как происшествия недавние они часто забывают. В молодости без труда можно выучиться чужому языку, слушая ежедневно разговоры на этом языке, но в зрелые годы трудно изучить совершенно новый язык, не имеющий никакого сходства в отношении корней и синтаксического строя с уже изученным языком. В преклонных летах весьма слабеет наблюдательность и память. Один профессор, который на восьмидесятом году жизни еще продолжал читать лекции, на экзаменах предлагал одному и тому же экзаменующемуся по нескольку раз один и тот же вопрос: он забывал, что говорил несколько минут тому назад. Проф. Форель сообщает об одном старике, который за обедом повторно рассказывал один и тот же анекдот, и каждый раз с одинаковым удовольствием.

Таким образом, несомненно, что клетки, с деятельностью которых связана память, легче всего образуют новые пути и больше всего их сохраняют в молодые годы, тогда как в пожилом возрасте слабеет как способность этих клеток к образованию новых путей, так и сопротивляемость распаду путей, ранее сложившихся.

У человека и у позвоночных клетки, образующие новые пути, залегают главным образом в коре головного мозга, Полушария головного мозга в восходящем ряду позвоночных все более приобретают значение органа рассудочной психической деятельности. Интеллект растет пропорционально величине мозговой коры, и эта последняя у человека, сравнительно с его ближайшими млекопитающими родичами, достигает наивысшего развития — и не только в отношении об'ема и веса, но и в отношении числа содержащихся в ней клеток. Таким образом, хотя мы в соответствии со всей совокупностью наших зоологических воззрений и выводим происхождение человека от животного, однако мы не можем отрицать и того, что человек, в силу строения своего мозга и способности к рассудочному действованию, далеко возвышается над животными. Благодаря своему интеллекту человек стал владыкой земли.

В числе инстинктов следует различать, с одной стороны, такие, которыми действие определяется С полной точностью, так что работа рассудка при этом оказывается излишней, и, с другой стороны, такие инстинкты, которые не определяют во всех подробностях формы поведения животного, и которые потому нуждаются в восполняющей деятельности рассудка. Инстинкты первой категории носят название совершенных инстинктов, инстинкты второй категории — несовершенных. Особенно следует заметить, что совершенные инстинкты образуют как бы низшую ступень, а несовершенные — высшую: чем больше развивается рассудок, тем уже становится поле деятельности инстинкта.

Совершенные инстинкты точно указывают животному определенный образ действия в том или ином случае. В качестве примера можно указать на целый ряд таких инстинктов, свойственных насекомым и паукам. Виноградный трубковерт (Rhynchites betulae L.), маленький жучок, делает в березовом листе близ черешка два кривых выреза и затем свертывает лист в трубочку, в которую кладет свои яйца ^[22] .

Паук-крестовик протягивает в определенном порядке нити своей паутины и затем садится в центр ее; когда в паутину попадает муха, он бежит к ней, обволакивает ее паутиной и, наконец, несет муху в середину паутины, чтобы там высосать ее. Пауки-прядильщики других пород мастерят другого рода сети, располагая их то горизонтально, то куполообразно. Весьма замечателен образ действия водяного паука (Argyroneta aquatica), который устраивает на воде паутину и наполняет эту последнюю воздухом; из этого гнезда он ловит затем свою добычу — мелких рачков, водяных осликов и личинки насекомых. Осы-тахиты имеют длинный яйцеклад и обладают изумительной способностью просверливать этим яйцекладом дерево, чтобы класть яйца в личинки жуков, живущих в дереве.

Равным образом и осы-орехотворки имеют яйцеклады и кладут яйца в определенные места растения: некоторые породы — в жилки листа, другие — в почки, третьи — в корни. Когда из яйца выходит личинка, то ткани растения, в результате процесса роста личинки, оказываются пораженными разрастанием, при чем начинает расти галл.

Каждый вид орехотворки вызывает определенного рода наросты, при чем инстинкт осы работает с такой точностью, что яйцо попадает как раз в надлежащую ткань листа или корня, или на точку роста почки.

Каждый вид жука-короеда вытачивает в дереве совершенно определенную древоточину. Самка просверливает сквозь кору отверстие и прокладывает под корой ход. В небольшом расширении этого хода происходит оплодотворение, после чего яйца кладутся в боковые ниши в стенках хода, через правильные промежутки в расстоянии. Каждая выходящая из яйца личинка вытачивает себе затем свой отдельный ход и окукляется в конце этого хода. Таким образом, древоточина состоит из одного материнского хода и многочисленных личиночных ходов. В древоточине короеда-типографа, или восьмизубого елового короеда, имеется два материнских хода, расположенных по вертикали; у шестизубого короеда-гравера имеется несколько материнских ходов, расположенных звездообразно.

Упомяну еще о нескольких замечательных инстинктах рыб. Самец колюшки (Gasterosteus acullatus) строит гнездо и побуждает самку заплыть в него для откладки яиц. Самец оплодотворяет яйца и оберегает гнездо до тех пор, пока не выйдут мальки. Горчак (Rhodeus amarus), маленькая рыбка из семейства карповых, обладает следующим замечательным инстинктом. Самка этого горчака имеет так называемый яйцеклад, т.-е. устье женского полового протока удлиняется в виде трубки. Самец, который в период размножения имеет очень яркую окраску, начинает с самкой любовную игру, и оба животных ищут себе раковину. Раковина лежит в песке на дне водоема, при чем наружу выступает лишь задний конец раковины, в котором имеются два отверстия: входное и выходное отверстие для воды.

Самка спускает свои яйца в выходное отверстие раковины, самец быстро проплывает над раковиной и выпускает семя, так что яйца оплодотворяются; затем яйца развиваются в жабрах раковины.

Это все примеры совершенных инстинктов. Животное, наделенное инстинктом такого рода, бывает не в состоянии приспособить свой образ действий к условиям, выходящим за пределы привычных. Знаменитый Фабр произвел, например, следующий опыт.

Существуют породы роющих ос (тахиты), которые роют в земле норки и втаскивают туда кузнечиков, парализованных уколом; кузнечики служат пищей для личинок. Осы втаскивают кузнечиков в свою нору всегда — без исключений — за усики, за щупальца (antennae). И вот Фабр отрезал у кузнечика эти щупальца. Но у кузнечика, кроме щупалец, имеются еще и челюстные щупики (taster). Оса схватывала кузнечика за щупики. Но когда Фабр отрезал у кузнечика и щупики, то оса уже более не втаскивала насекомое в свою норку, — она бросала его и улетала прочь. Предусмотрительности осы не хватало на то, чтобы схватить кузнечика, например, за ножки и втащить таким способом в норку. Весьма замечательный случай приводится также Дарвином ^[23] .

В Южной Америке водится птица (Furnarius cunicularius), которая вьет гнездо в глубине норы, вырытой в земле и имеющей 2 метра в длину. Дарвину попался однажды вал (насыпь), образовавшийся из ссохшегося ила, при чем толщина этого вала не достигала 2-х метров. Птицы выкапывали в этом валу углубления, сквозь которые выходили на противоположную сторону вала, ранее чем нора оказывалась надлежащей (имеющей 2 метра длины); и тем не менее птицы долго продолжали это просверливание бесполезных отверстий в толще вала; птицы не замечали того, что вал, над которым они то и дело летали туда и обратно, далеко не обладает толщиной, достаточной для того, чтобы они могли в нем устраивать нужные им гнездовые ходы.

Теперь нам следует рассмотреть инстинкты несовершенные, образующие группу, противоположную только что рассмотренной. Часто бывает, что инстинкт не определяет вполне точно образа действий животного, а нуждается еще в некотором восполнении в процессе индивидуальной жизни, под влиянием опыта. Такого рода несовершенные инстинкты мы находим большей частью у животных сравнительно более высокого психического развития, в жизни которых вообще индивидуальное научение и индивидуальный опыт играют большую роль. Так, например, способность летать является, разумеется, инстинктивной способностью птиц, но у некоторых пород, например, у аистов, птенцы, оставляющие гнездо, наделены этой способностью еще в слабой степени, и они совершенствуются в ней путем упражнения и опыта: первый полет является, таким образом, похожим на игру или пробу.

Учение о несовершенных инстинктах приводит нас, таким образом, к теории игр животных, введенной в науку известным сочинением К. Гросса. Тот факт, что молодым животным так свойственно влечение к играм, наводит на вопрос: какова биологическая цель игры? Герберт Спенсер полагал, что игра является не чем иным, как разрядом избыточного запаса сил. Гроос ^[24] справедливо замечает, что это объяснение игры недостаточно. Возьмем, например, наблюдения над играми детей. Можно сделать с ребенком большую прогулку, так что он усталый вернется домой, и все же, если ему после этой прогулки предложить поиграть в любимую игру, ребенок охотно идет на такое предложение. Отсюда следует, что игра представляет собою нечто большее, чем простой разряд излишка сил. Таким путем Гроос пришел к совершенно верной мысли, что в основе игры лежит врожденный от природы инстинкт игры, биологическая цель которого заключается в упражнении и в усовершенствовании определенных способностей. Игра выступает на сцену тогда, когда инстинкт оказывается несовершенным и нуждается еще в восполнении путем опыта и упражнения. Рассмотрим только один единственный случай: котята любят играть; котенок тотчас же бросается вслед за всем, что движется. Это значит, что у него имеется стремление к преследованию. Он изощряется в нем на иллюзорной добыче, чтобы позднее быть готовым к поимке настоящей добычи. Недавно в Америке произвели такой опыт: котенка брали от матери и воспитывали так, что ему совершенно не приходилось видеть мышей и иметь случай играть. Когда котенок подрос, к нему пустили мышь, — он тотчас побежал к мыши, стал с ней играть, как стал бы играть со всяким об'ектом: ловил ее, отбрасывал прочь и гонялся за нею. О том, чтобы с'есть мышь, котенок, выросший вдали от матери, и не помышлял; он даже не нанес мыши никаких ран. Но когда котенок увидит, что старая кошка с'едает мышь, и когда он сам отведает мыши, то у него уже явится новый опыт, и он будет есть мышей. У многих хищных животных родители приносят детенышам куски добычи. Львица притаскивает живых животных, так что детеныши, в некотором смысле, учатся схватывать добычу. Равным образом, хищные птицы приносят в свои гнезда живых животных, напр., кроликов и т. п. Игры молодых животных имеют отношение к такого рода действиям, которые окажутся особенно важными позднее для взрослого животного. Молодые собаки бегают взапуски, молодые обезьяны и серны упражняются в лазании и всевозможных прыжках. Попугаи и обезьяны цепляются за ветви и любят раскачиваться, повиснув на суку.

Приняв биологическое значение игры, можно понять то стремление задирать, дразнить, которое иной раз можно наблюдать у молодых обезьян, собак и некоторых других животных. Дразнение есть призыв к игре. У тех животных, которые обладают некоторой рассудочностью и которым, следовательно, как бы самой природой предназначено ориентироваться в жизни на основе собственных опытов и наблюдений, в качестве прирожденной склонности часто выступает любопытство.

Биологическое значение любопытства заключается в том, чтобы вести к новым впечатлениям. На противоположном полюсе стоит психическое безразличие, которому все равно, что бы кругом ни происходило. Любопытство есть, таким образом, некоторая более высокая ступень. Любопытство мы находим, например, у собак, которые забегают в каждые открытые ворота, чтобы посмотреть, что делается на дворе. Ленц сообщает об одной ручной ласке, которая всегда подходила к нему, когда ему приходилось открывать шкап или коробку, чтобы вместе с ним заглянуть внутрь. Обезьяны в высокой степени любопытны. Один зоолог рассказывал мне, что когда он в девственном лесу собирал насекомых и помещал их в коробку, то обезьяны следили за всеми его действиями; когда же он с коробкой перешел на другое место, то обезьяны по ветвям деревьев тоже перебрались вслед за ним, чтобы снова иметь возможность заглядывать в коробку. Хотя обезьяны инстинктивно боятся змей, об одной обезьяне рассказывают, что она непрестанно подходила к ящику, в котором была заключена змея, и слегка приоткрывала крышку, чтобы убедиться, там ли еще змея.

Таким образом, на инстинкт игры и на любопытство следует смотреть, как на вспомогательные средства к рассудочной деятельности. Все вышеизложенное приводит нас к тому выводу, что у животных, стоящих в психическом отношении более высоко, инстинкты отступают на задний план сравнительно с интеллектом. Инстинкты находят свое восполнение в действиях, усвоенных путем обучения, и в данных, приобретенных опытом.

Отсюда нам становится понятно, почему человек, как существо наиболее интеллигентное, обладает высоко-несовершенными инстинктами, пребывающими в стадии влечений и нуждающимися, почти по всем направлениям возможного развития, в дальнейшем усовершенствовании посредством опыта. Инстинктам человека не свойственны ни та широта охвата всей сферы деятельности, ни та принудительная сила, с какими они выступают у животных; у человека инстинкты в высокой мере подвергаются влиянию мышления и подчиняются господству рассудка.

В психической жизни человека чувства играют большую роль — и не только чувства, переживаемые в настоящий момент, но и воспоминания о чувствах, испытывавшихся раньше. Чувства хранятся в памяти и составляют существенную часть опыта. Что касается животных, то мы не можем сказать ничего достоверного об их чувствах, но в высокой степени вероятно, что млекопитающие, которые близки к человеку по устройству органов чувств и мозга, имеют также и чувства, сходные с нашими. В отношении пресмыкающихся и птиц вопрос о характере чувств является открытым; у амфибий и рыб лишь едва можно говорить о вероятности допущения жизни чувств, аналогичной нашей. Применительно к беспозвоночным мы не можем уже проводить никаких аналогий, отправляющихся от сравнения с человеком, так как эти животные имеют совершенно другие формы органов чувств и совершенно другие типы нервных систем. Не представляется вероятным, чтобы низшие животные, как, например, черви, раки и насекомые, могли испытывать удовольствие или страдание; к подробному изложению об этом мы еще вернемся в главе о психических ступенях.

Биологическое значение чувств сводится к тому, что, сохраняясь в памяти, они оказывают влияние на последующий образ действий. Значение чувств оказывается, таким образом, связанным с памятью и рассудком ^[25] . Я придерживаюсь поэтому того взгляда, что чувства имеются только у тех животных, которым свойственна известная степень умственного развития. Ибо для тех животных, чья жизнь всецело определяется рефлексами и инстинктами, чувства оказались бы биологически не имеющими цены и потому бесполезными.

Подобно памяти и рассудку, чувства тоже возникали постепенно в ряду животных. Они, как и инстинкты, от природы целесообразны. Приятные чувства представляют собой как бы поощрения, награды, сопровождающие совершение тех действий, которые полезны для особи или вида. Боль, по своей биологической цели, есть не что иное, как предостерегающий сигнал, указывающий на имеющееся нарушение нормального состояния организма и призывающий к тому, чтобы устранить нарушение или чтобы избежать повторного появления его в будущем. Мы можем, таким образом, к учению о совершенных и несовершенных инстинктах сделать еще добавление — что животные с совершенными инстинктами не нуждаются в чувствах (а нуждаются только в аппарате, проводящем раздражение, с которым не связывается непременно чувство), и что животные с несовершенными инстинктами т.-е. животные, обладающие памятью и рассудком, получают возможность, благодаря чувствам, производить опыты, которые затем окажут влияние на их дальнейшее поведение. У человека инстинкты развиты лишь весьма несовершенно, почему большое значение приобретают чувства. Так, например, процесс питания регулируется, главным образом, воспоминанием о прежних вкусовых ощущениях и ощущением вкуса пищи^[26]. Сексуальные процессы связаны у человека с чувствами, но эти последние связаны с любовью, которую следует причислять к семейным инстинктам. Любовь между полами может возникнуть и без сексуальных чувств, но она вступает с ними в известное взаимодействие, при чем, с одной стороны, при любви может являться воспоминание о сексуальных чувствах, а с другой стороны, любовь является необходимым условием для полноты переживания сексуальных чувств.

Инстинкт животных можно сравнить с исписанной доской, на которой написано все, что животному следует делать. Но память подобна чистой доске, на которую заносится все, что индивидуум испытывает в течение своей жизни, чтобы в дальнейшем руководствоваться указаниями этих записей. Память гарантирует, таким образом, возможность сохранять впечатления, способность учиться и делать опыты. Впечатления, отлагающиеся в памяти, по необходимости должны быть различны у различных индивидуумов, так как в этих впечатлениях отражается история жизни отдельного, единичного существа.

Каждое впечатление усваивается памятью тем прочнее, чем чаще оно воспроизводится, повторяется. Повторением достигается беглость выполнения уже усвоенного действия.

Часто повторяемое действие обращается в привычку. Мы видим, что привычку не следует смешивать с инстинктом. Привычное сначала заучивается, лишь позднее приобретается легкость его выполнения. Инстинктивное не заучивается, но наследуется. Психиатр Форель имел все основания назвать инстинкт первичным автоматизмом, а привычку — вторичным, производным автоматизмом. Привычка образуется не из природного предрасположения, но она может сделаться «второй натурой».

Привычки различны у различных индивидуумов, инстинкты — одинаковы. В инстинктах проявляется приспособление вида (species) к его природным жизненным условиям; в привычках сказывается индивидуальное приспособление единичной особи к окружающим ее индивидуальным условиям.

Тот факт, что животные могут воспринимать всевозможные впечатления, и воспринятое могут применять к последующей жизни, в состоянии наблюдать всякий, кому только приходится содержать животных. Известно, что собака постепенно приспособляется ко всему укладу жизни своего хозяина. Она знает, в какое время дня ее хозяин обычно выходит из дому. Когда хозяин переодевается и надевает сапоги, то собака уже дает ему понять о своем желании быть взятой на прогулку; собака знает, что это — начальная стадия выхода хозяина из дома. Дорогой собака забегает вперед, подходит именно к тем домам, где хозяин бывает чаще всего, например, к конторе или к ресторану. Видно, как собака всецело сжилась с образом жизни хозяина.

Одна собака, которую служанка часто брала с собой в лавку, имела обыкновение вскакивать в лавке на стул, после чего ей с прилавка давали немного толченого сахара. Лавочнику это, наконец, наскучило, и он дал собаке раз вместо сахара соли. С тех пор собака больше никогда не прыгала на стул и не хотела брать ничего с прилавка. Одна кошка приходила издалека всякий раз, как в кухне начинали точить ножи или отбивать мясо. У кошки образовалась такая ассоциация: раз точат ножи, значит — будут готовить мясное, а при этом бывают мясные обрезки, которыми можно полакомиться.

Об одном слоне рассказывают следующее. Слон этот принадлежал странствующему зверинцу и был выставлен за городом в палатке на показ. Мальчики приносили слону из сада репу и апельсины, для чего проходили к слону через маленькую заднюю дверь палатки. На третий день мальчики этого не сделали; тогда слон схватил хоботом маленького мальчика, посадил его перед маленькой дверью, да еще дал ему небольшой пинок, чем в некотором роде намекал мальчику, что следует опять принести репы, как то делалось в прежние дни.

Один швейцарский крестьянин купил себе новую лошадь. Когда ему случалось проезжать деревнями, лошадь сворачивала чуть ли не к каждому постоялому двору, в'езжала во двор и не желала его покидать; хозяин никак не мог отучить ее от этой дурной привычки. Тогда он придумал накидывать попону на лошадь, стоящую во дворе; эту попону через несколько мгновений он снимал, и тогда лошадь спокойно шла дальше. Хозяин стал наводить справки о том, кто был прежний владелец лошади, и оказалось, что лошадь долгие годы принадлежала мяснику, который постоянно заезжал в постоялые дворы, чтобы там справляться о продающемся скоте. Так просто об'яснилась эта удивительная привычка лошади.

Память лошадей на места пользуется широкой известностью. Сколько было случаев, когда экипаж благополучно возвращался ночью домой с кучером, заснувшим на козлах!

У коров тоже хорошая память на места. Когда в деревне вечером стадо возвращается с пастбища, каждая корова сама заворачивает к своему двору и идет в ворота.

Среди птиц попугаи особенно славятся своей памятью и способностью усваивать известные навыки. Они знают людей, с которыми входят в соприкосновение. Русc (K. Russ), автор известной книги об уходе за попугаями, указывает, между прочим, что когда присылают нового попугая, то хозяин сам не должен пересаживать птицу из той клетки, в которой она была прислана, в новую клетку, так как попугай, когда его будут брать в руки, усмотрит в этом своего рода насилие и надолго запомнит обидчика. Известно, что попугаи могут заучивать множество слов и могут употреблять эти слова осмысленно при разговоре. Они определенно знают значение многих слов, так что понимают до известной степени и нашу речь. Они легче перенимают те слова, которые имеют случай особенно часто слышать в разговоре, чем те, которые перед ними нарочно произносят: в последнем случае вид лица, говорящего слово, отвлекает их от обычно забавляющей их подражательной деятельности. Попугаи стараются подражать всевозможным шумам; например, они воспроизводят грохот трамвая. Один попугай долгие годы после смерти своего хозяина все еще продолжал насвистывать мелодии, которые обыкновенно насвистывал покойный, и при том попугай передавал мотив с теми же фальшивыми нотами, какие он слышал при исполнении мелодии его хозяином.

На памяти и привычке основана дрессировка. Дрессировка всегда предполагает известную рассудочную деятельность со стороны животного, и такое животное, которое не может выучить ничего нового, дрессировке вообще не поддается. Сущность дрессировки заключается в том, что повторяется все одно и то же задание до тех пор, пока оно не будет исполняться, так сказать, механически. Если, побывав в цирке на представлении «номера» с дрессированными животными, пойти туда через несколько дней вторично, то окажется, что вторая демонстрация в точности повторяет первую ^[27] .

Методы дрессировки весьма различны — они бывают то более грубого, то более мягкого рода. Один из известных цирковых номеров состоит в следующем. Лошади завязывают на ноге носовой платок; она развязывает узел и передает платок демонстрирующему ее человеку. Достигается это обыкновенно таким образом, что в платок засовывают иголку, которая колет ногу животного; чтобы избавиться от боли, лошадь тянется к платку и отнимает его от ноги. При повторных опытах можно сделать легкий узел, и лошадь все-таки будет стараться удалить платок и развязать узел. Позже не нужно и иголки, — лошадь уже привыкает развязывать узел и принимать платок.

В другом цирковом номере — на эстраде выставляют флаги различных наций; лошадь обегает эстраду и должна остановиться у флага определенной нации, которую называет кто-нибудь из публики. Для этого оказывается достаточным приучить лошадь останавливаться по небольшому знаку, который делает хлыстом наездник, чего публика не замечает. Разумеется, лошадь мало-по-малу запомнит цвета и названия флагов, и знак наездника окажется для нее тогда излишним. Труднее для выполнения следующий «номер», который показывали в одном театре-варьетэ. Шимпанзе садится перед перекладиной, на которой висят колокола с протянутыми от них тесемками, при чем колокол, привязанный к определенной тесемке, имеет определенную высоту звука. Шимпанзе тянет за тесемки и играет, таким образом, на колоколах целую мелодию. Дрессировщику приходилось, конечно, начинать с того, чтобы подводить руку животного к каждой тесемке; путем весьма частых повторений достигалось запоминание животным известной последовательности дотрогивания до тесемок, вместе с тем получалась должная репродукция тонов. Животное может, разумеется, играть только тот единственный отрывок, которому его обучали ^[28] ибо все опыты с дрессировкой основываются на привычке и удаются безошибочно лишь в том случае, когда их повторяют все в одном и том же виде. Этим дрессировка отличается от более высоких умственных выполнений животных, к которым мы теперь и перейдем.

Рассудок вырабатывался постепенно в ряду живых существ, и наивысшего своего развития он достиг у животных млекопитающих.

Но различные отряды млекопитающих достигли различных ступеней умственных способностей, и в пределах каждого отряда наблюдаются еще большие различия. Высокое умственное развитие всего значительнее у хищных, копытных и обезьян. Лисица и собака, лошадь и слон так же, как и некоторые породы обезьян, исстари считаются умными животными.

Во многих книгах можно найти рассказы, иллюстрирующие ум животных. Я не буду приводить здесь отдельных примеров этого рода, а укажу только на две большие группы наблюдений, сюда относящихся; это, во-первых, опубликованные доктором В. Кёлером результаты систематического исследования умственных способностей человекообразных обезьян, и, во-вторых, изумительные доказательства способности мышления лошадей и собак, доказательства, добытые при помощи нового метода стуков, посредством которых животные могут выражать свои мысли.

В 1913 году, на средства Берлинской Академии Наук, была устроена на острове Тенерифе научно-опытная станция, где содержалось девять шимпанзе. Это были молодые животные, не совсем одинаковые по своим способностям, и все-таки они все дали явные доказательства наличности у них мышления^[29].

Среди, многих интересных фактов, вскрытых Кёлером, особенно важным был факт употребления обезьянами орудий. Некоторые обезьяны кидали камнями в своих товарищей внутри ограды, или в стоящих за оградой людей, или в собак. Шест служил обезьянам для прыганья, как у гимнастов; палкой пользовались они в качестве орудия угрозы или же они бросали ее в противника; палка же служила им орудием для рытья ям, как то имело место и у первобытных людей. При помощи палки обезьяны доставали предмет, лежащий за оградой, в некотором от нее отдалении.

Особенно заслуживают внимания опыты с двумя бамбуковыми палками. Сначала обезьяны держали эти палки, соединив их концами, что по существу дела не являлось шагом вперед, так как обезьяны не могли при посредстве этих палок достичь цели — желаемого предмета; затем одну палку обезьяны проталкивали вперед при помощи другой, чем, го крайней мере, достигалась возможность коснуться отдаленной цели — желаемого предмета. Случайно — одно животное заметило, что можно ввернуть концом одну палку в другую и тем достигнуть удлинения палки; этот прием обезьяны стали часто проделывать и научились соединять таким способом уже целые три палки. Когда однажды одному шимпанзе дали узкую доску, которая была слишком широка, чтобы войти в отверстие, то шимпанзе отгрыз у одного конца доски с обоих сторон ее дерево, чтобы доска могла войти в отверстие, и попробовал затем, хорошо ли входит доска в это отверстие.

Часто обезьяны пользовались ящиком в качестве подставки, чтобы подняться на высокие места. Они ставили также один на другой два или даже три ящика, с целью достать подвешенный вверху плод. В подобных случаях мы несомненно имеем дело с целесообразными действиями обезьян ^[30] .

То же самое можно было отметить и в следующем, еще более сложном случае. Обезьяна была посажена на цепь и не могла достать плодов, но в ее помещении стоял ящик, а высоко на стене была подвешена палка; и вот обезьяна, после некоторых колебаний и разных бесполезных предварительных попыток, все-таки пришла к правильному решению — она поднесла ящик к тому месту, над которым была подвешена палка, достала при помощи ящика палку, а при помощи этой последней притянула к себе и плоды.

При таких опытах часто можно заметить, что животные размышляют, — каким путем они могут достигнуть цели. Если случится одному животному — случайно пли обдуманно — сделать какое-нибудь полезное открытие, этот прием начинают применять к делу и другие обезьяны. Так, например, по бревну, лежавшему за оградой, шел муравьиный ход; одна из обезьян начала, другая за ней последовала, и, наконец, все общество шимпанзе начало просовывать через решетку соломинки и палочки, которые в несколько секунд покрывались муравьями, после чего добыча быстро притягивалась внутрь решетки и исчезала во рту обезьян, которым нравился кислый вкус муравьев. «Так все обитатели зверинца сидели вдоль муравьиного хода рядком, согнувшись, каждый со своей соломинкой, напоминая общество удильщиков над рекой».

Вообще поведение человекообразных обезьян во многих отношениях, несомненно, весьма сходно с человеческим. Д-р Кёлер так выражает свое заключение по этому предмету: «шимпанзе обнаруживает предусмотрительное поведение того же рода, какое нам известно и у человека».

Таким образом, и в психической сфере обнаруживается близкое родство человекообразных обезьян с человеком, — факт, уже давно установленный на основании данных анатомии и зоологии.

С давних времен психологии животных присущ был один крупный недостаток, ставивший ее в невыгодное, сравнительно с психологией человека, положение: животные бессловесны, и потому их психическая жизнь недоступна точному исследованию человека. Поэтому следует считать весьма большим достижением, что в наши дни найден метод, дающий животному возможность словесного выражения. Я разумею — метод стуков, примененный впервые Вильгельмом фон-Остен в его опытах с лошадьми. Подобно многим искателям новых путей, и фон-Остену пришлось столкнуться с решительно-отрицательным отношением к себе и к своему методу со стороны научных кругов^[31]. Но метод фон-Остена, будучи применен к другим лошадям и собакам, дал с тех пор результаты настолько замечательные, что ценность их должен признать всякий беспристрастный исследователь^[32].

Рисунок 2.1. Лошадиная азбука

а) первоначальная
б) усовершенствованная

В 1890 г. В. фон-Остен в Берлине приступил к обучению одной лошади и вслед за ней второй, называвшейся «Умный Ганс». Фон-Остен учил животное считать, при чем лошадь должна была ударами ноги о пол отсчитывать, отбивать числа. Лошадь уразумела счет, и могла решать небольшие задачи на вычисление. Тогда фон-Остен стал обучать лошадь чтению по складам, для чего пользовался таблицей, на которой каждая буква была обозначена определенной цифрой (см. Рис. 2.1). Таким образом, фон-Остен явился изобретателем «языка стуков у животных».

Рисунок 2.2. Обучение лошади. К. Кралль с жеребцом Царифом

Наблюдения над лошадьми продолжал Карл Кралль в Эльберфельде; он обучал двух арабских жеребцов — «Мухамеда» и «Царифа», а потом и других лошадей, в числе которых была также и совершенно слепая лошадь. К. Кралль усовершенствовал метод стуков тем, что приспособил для отстукивания ударов лошади доску, подобную гимнастическому «трамплину», и приучил животных в многозначных числах отсчитывать, отбивать единицы правой ногой, десятки левой ногой, сотни — опять правой ^[33] .

Оказалось, что существует значительное различие в индивидуальной одаренности различных лошадей. Оба упомянутые арабские жеребца достигли поразительных успехов в счете ^[34] . См. Рис. 2.2).

Далее, лошади «обозначали» (называя по буквам) имена и другие слова по таблице, в которой каждой букве соответствовала определенная цифра. Таким способом выражения лошади делали часто и самостоятельные заявления, особенно тогда, когда дело шло о высказывании ими собственных пожеланий, как, например, «итти в конюшню», «устал» или «Иван, дать овса». Само собою разумеется, что способ обозначения слов был не орфографический, но фонетический, т.-е. звуковой; так, например: имя «Tölke» сначала было обозначено лошадьми, как «Delge», затем исправлено на «Tölkä»; собственное имя «Döring» сначала было обозначено как «trring» (фонетически tereng), затем исправлено на «döring»; фразу «Stahl gehen» лошади обозначали «Stal gen»; фразу «Johann Hafer geben» лошади обозначали «iohn hfr gbn». Иногда лошади выстукивали слова непонятные, смысл которых становился ясным лишь впоследствии; так, например, однажды вечером Кралль предлагает лошади Царифу дополнительный вопрос: почему Цариф утром плохо работал, на что получил ответ: «Zarif ugghusra». Кралль спросил у лошади, что значит это слово, и тогда получил более точное написание слова «unghorsahm», т.-е. непослушен.

Необычные формы слов, возникающие в результате фонетического способа письма или каких-либо ошибок, особенно свидетельствуют о подлинности самостоятельных высказываний лошадей. Эти отклонения в правописании слов нельзя об'яснить непроизвольными сигналами, так как всякий образованный человек держит в памяти орфографические образы слов и непроизвольно-случайно не может напасть на столь далеко уклоняющиеся словесные формы.

Эльберфельдские лошади подверглись испытанию со стороны целого ряда исследователей; часто опыты ставились таким образом, что исключалась всякая возможность какой бы то ни было произвольной или непроизвольной сигнализации, благодаря чему получено было полное доказательство того, что выполнения лошадей основывались на их собственном мышлении ^[35] .

Опыты со считающими и читающими лошадьми нашли себе подтверждение в аналогичных опытах над собаками ^[36] .

Г-жа Паула Мёкель, супруга адвоката в Мангейме, обучала собаку «Рольф» (из породы айредаль-террьер), следуя тем же методам, какие применял К. Кралль, при чем ей удалось достигнуть поразительных результатов. Собака училась счету и чтению. Самым замечательным оказалось здесь то, что в самостоятельном выражении мыслей собака пошла значительно дальше лошадей. Пользуясь языком стуков, она ставила вопросы, рассказывала случаи из своей жизни, диктовала письма и делала множество поразительных замечаний^[37].

С тех пор стали известны еще несколько других считающих и читающих собак, которых обучали их владельцы.

Упомяну здесь прежде всего о собаке «Лола», дочери только что упомянутого «Рольфа» ^[38] , и о моей собаке «Ава», потомке от «Лолы» ^[39] . Но способность к счету и письму встречается не только у собак одной этой породы (айредаль-террьер). В Штуттгарте владельцы успешно обучали собак различных пород, и мне не раз приходилось, выступая с докладами, демонстрировать перед аудиторией, например, тигрового дога ^[40] .

Как и дети, собаки выучиваются говорить на том диалекте, на котором, как они слышат, говорят окружающие их люди. Маннгеймская собака «Рольф» применяла пфальцское наречие, штуттгартская собака «Зеппль» пользовалась швабским наречием, в то время как собака «Лола», подобно своей хозяйке, говорила на верхне-немецком. Так, например, «Рольф», когда ему показали в соседнем доме на какой-то предмет, — на вопрос г-жи Мёкель ответил сначала на пфальцском диалекте: «Noge nibr gug an» (Nun, gehe hinüber und sieh es an), т.-е. «пойди напротив и посмотри» и лишь после того, как ему погрозили хлыстом, назвал этот предмет: «ei koldig hinl, lol dr hbn» — ein goldig Hühnel, Rolf (möchte) das haben, — т.-е. «золотая курочка, Рольф хочет ее иметь». Собаке была показана маленькая курочка с желтым оперением.

Штутгартская собака «Зеппль» сообщила об одной прогулке следующее: «hns weg Wald ned rgnd sn war mid sr (Mit) Hans weg (im) Wald, nicht geregnet. Schön wärs müde sehr hns weg wald ned rgnd sn war mid sr», т-е. «с Гансом уходили в лес, дождя не было, хорошо было, устал очень».

Так как животные обозначают слова по звуковому способу, то у собак, как и у лошадей, возникают неожиданные способы написания слов. К тому же Эльберфельдским лошадям и маннтеймской собаке Рольфу при обучении сообщены были названия согласных букв, а не самые звуки, вследствие чего в обоих случаях лошади часто выпускали те гласные, которые уже содержались в названии согласных; так, например, Эльберфельдские лошади обозначали слово «essen» как «sen», слово «Karl» как «Krl», слово «Herr» как «hr»; маннгеймская собака, напр., фразу: «mehr von Kuchen» писала следующим образом: «mr von gugh», а фразу: «hat Vergnügen an dem: „Brief“» — писала: «hd frgгign mid brif».

Но те собаки, которых обучали по звуковому способу, которым при обучении согласные названы были только как звуки, называли при обозначении слов все согласные правильно, как, например, собака «Лола» г-жи Киндерманн и моя собака «Ава».

Животным доступно лишь несовершенное овладение человеческим языком: в употреблении глаголов они допускают всяческие ошибки, и им не удается уразуметь вполне употребление местоимений (трудное и для иностранцев). Так, например, маннгеймская собака «Рольф» говорила: «lol nid wisn» — вместо: «Rolf weiss es nicht» (т.е. Рольф этого не знает); «did nid singt» — «dies ist nicht gesungen» (т.-е. этого не пели); «lib mudr sei farb» — «der lieben Mutter ihre Farbe» ^[41] (т.-е. милая мать ее цвет); «frgsn fragner» — (habe) vergessen ihn zu fragen (т.-е. забыл его спросить); «mudr hd gbn mig dei brief» вместо: «Mutter hat gegeben mir deinen Brief» (т-е. мать дала мне твое письмо). Когда я показал собаке изображения черных кур ^[42] , она дала следующий ответ: «wird nid sad von swards dirn aufs bild, ihr frsn gans dag», что должно означать по-немецки: «ich werde nicht satt von den schwarzen Tieren auf dem Bild, ihr fresst den ganzen Tag» ^[43] , что в переводе на русский гласит: «Я не буду сыта от черных животных на картинке, вы жрете целый день».

Кошка, которую обучала г-жа Мёкель, была настолько неискусна в употреблении глаголов, что часто ставила форму 1-го лица вместо 3-го; например, когда ей показали новорожденного щенка, она фыркнула и продиктовала: «Wisd bin glein hudfi», что означает по-немецки: «wüst bin klein Hundvieh», что при переводе на русский означает: «странная маленькая собачья скотинка».

Подобно лошадям, и собаки часто пользуются языком стуков для выражения своих желаний. Моя собака «Ава», когда я спросил ее раз вечером, — где мы были днем, — вместо правильного ответа выстукала фразу: «ты дай хлеба».

Когда маннгеймской собаке предстояло подвергнуться купанью, она сказала: «Lol sr saupr dr arm lol nid badn, gein seif nmn br nd so», что по-немецки означает: «Rolf sehr sauber, den armen Rolf nicht baden, keine Seife nehmen (sie) brennt so». В переводе на русский язык эта фраза значит: «Рольф очень чистый, бедного Рольфа не купать, не брать мыла, оно так жжет».

Однажды, утомившись от целого ряда опытов, собака выразилась так «mag nimr soln allfordgn», т.-е. «ich mag nimmer, alle sollen fortgehen» ^[44] , что в русском переводе значит: «Больше не хочу, пусть все уйдут».

Собака «Ильза», принадлежащая одному пастору, после одной прогулки сообщила, что она заполучила клеща (zeg т.-е. Zecke), после чего на ее теле, действительно, был найден клещ ^[45] .

Тот, кто внимательно рассмотрит форму и содержание высказываний маннгеймской собаки «Ральфа» и других говорящих собак, должен будет притти к убеждению, что эти высказывания исходят из душевного мира животного, а не получаются в результате каких-либо ухищрений или непреднамеренной передачи мыслей со стороны лица, принимающего ответы ^[46] .

Бесспорные доказательства за признание подлинности мыслеиз'явлений животных доставляют так наз. заведомо неизвестные, «слепые опыты», в которых сознание экспериментатора исключено, т.-е. при которых содержание ответа остается для лица, принимающего, регистрирующего ответ, неизвестным. Опубликовано много таких опытов, и я сам производил различные эксперименты такого рода с собакой «Рольфом».

Например, я брал с собой в Маннгейм книгу моих детей с картинками и там показывал собаке отдельные картинки так, что г-жа Мёкель не могла эти картинки видеть; собака всякий раз «называла» предмет, нарисованный на картинке ^[47] .

В другой раз я принес с собой почтовую открытку, на которой был изображен крокодил. Я показал ее собаке в соседней комнате, и собака выстукала следующий ответ, принятый и записанный Луизой Мёкель в другой комнате: «is egal was auf dum gard sdd libr dsu sn» т.-е. ist egal was auf (der) dummen Karte steht (gib) lieber (etwas) zu essen, что означает по-русски: «Все равно, что стоит на глупой карточке, дай лучше чего-нибудь поесть».

Когда же собаку все-таки принудили назвать, что же нарисовано на открытке, — она дала следующий ответ: «go, mig dir, weis nid rgd», т.-е. komisch Tier, weiss nicht recht, что по-русски значит: «Смешное животное, не знаю точно». Очевидно, собаке название «крокодил» было неизвестно. Так как г-жа Мёкель совсем не видела открытки, то полученный результат не может быть об'ясним не чем другим, как только мыслительной деятельностью собаки. ^[48] .

Подобно тому как в основе физического строения животных нельзя усмотреть какой-либо единой схемы, так точно и психическим процессам нельзя приписывать всеобщей однородности.

Психическая жизнь вырабатывалась постепенно, в процессе долгого филогенетического развития; психическая жизнь так же многообразна, как и строение самих органов. Говоря о душе животных, нельзя прилагать это понятие одинаково вообще ко всем животным. Должно различать ступени психического развития, соответствующие типам физической организации и связанные, главным образом, со строением нервной системы.

В виду этого нам приходится разбить весь мир животных на несколько групп; главных делений мы намечаем четыре:

Мы должны будем рассмотреть каждый из этих разрядов в отдельности ^[50] , ибо было бы ненаучно сопоставлять в общем рассмотрении процессы, протекающие на основе различных анатомических организаций.