Обращаемся к сравнительному сопоставлению мимики смеха. И здесь на фоне общего сходства лица ребенка человека и лица дитяти шимпанзе мы наблюдаем легко уловимые черты различия.

При максимальном смехе, вызванном щекоткой, ребенок, так же как и шимпанзе, сильно раскрывает рот (Табл. B.53, рис. 6), оттягивая губы в стороны, но в то же время он, зачастую, широко обнажает зубы верхней и нижней челюстей, чего у шимпанзе обычно мы не наблюдаем (Табл. B.59, рис. 4).

Как то показывают снимки, прилагаемые нами (Табл. B.53, рис. 5), у шимпанзе обычно даже при максимальном смехе либо видны только верхушки клыков, либо вершины нижних зубов (Табл. B.59, рис. 5), и только если шимпанзе находится в задорном настроении и заснят несколько снизу (как то показано на Табл. B.13, рис. 3, 4), мы видим у него почти все обнаженные зубы.

Другое отличие относится к глазам: даже улыбка ребенка человека, а тем более широкий смех неизменно сопровождаются сильным равномерным сужением глаз малютки (Табл. B.53, рис. 6, Табл. B.59, рис. 6); иногда при максимальном смехе замечается даже почти полное смыкание век (Табл. B.59, рис. 3, 4); у веселого шимпанзе мы имеем два случая: либо широкое раскрывание глаз, либо легкое сужение наружных их углов (Табл. B.12, рис. 5, Табл. B.53, рис. 5; Табл. B.12, рис. 4, 6, 7).

У смеющегося ребенка замечается чрезвычайно сильное углубление борозды, идущей от крыльев носа к подбородку, почему область кнаружи от нее — именно щеки — выпукляется особенно рельефно, а область квнутри от нее — именно ареал растянутых губ — является сильно вдавленным, и подбородочный выступ резко выдается вперед (Табл. B.53, рис. 6; Табл. B.59, рис. 3, 4, 6).

У смеющегося шимпанзе мы видим обратные соотношения: сфера губ чрезвычайно выпукляется, а щеки оказываются глубоко вдавленными и почти сплошь прорезанными круговыми околоротовыми морщинами (Табл. B.53, рис. 5, Табл. B.59, рис. 5).

У смеющегося ребенка человека, как и у шимпанзе, мы часто замечаем блеск глаз и две тоненькие морщинки — так называемые «гусиные лапки» в уголках глаз (Табл. B.12, рис. 2, 6).

У смеющегося шимпанзе обычно язык оттянут квнутри, к глотке; у человеческого дитяти язык зачастую приближается к зубам и даже несколько высовывается изо рта (ср. в Табл. B.53, рис. 5 и 6 и Табл. B.12, рис. 5 и 6, и Табл. B.60, рис. 2).

Как уже было отмечено, смех шимпанзе совершенно беззвучен, только в случае щекотки он сопровождается учащенным дыханием; как известно, соответствующего возраста ребенок человека хохочет звучно, как и взрослый человек. Правда, этот звучный смех появляется у ребенка с 4-месячного возраста, а до этого времени мы наблюдаем у радостно настроенного ребенка ряд звуковых стадий, предваряющих настоящий смех, а еще раньше, в первые недели его жизни, совершенно беззвучную стадию смеха.

В протоколах наблюдения над моим мальчиком можно проследить все тончайшие нюансы развития способности смеха; приведу из них хотя бы некоторые, совпадающие с главными этапами ее развития.

У 2-недельного ребенка мы замечаем после насыщения истончение губ и оттягивание их уголков несколько кверху, при полном отсутствии звуков.

У 2½-недельного при тех же обстоятельствах мы наблюдаем сужение глаз, появление широкой улыбки и звонкого звука «а», сопровождаемого зажмуриванием глаз.

У 3-, 6-, 8-недельного младенца, находящегося в хорошем настроении, после еды, барахтающего ножками, «гулящего», мы замечаем с каждым днем увеличение многообразия издаваемых звуков: появляются гортанные (гмыкающие, хмыкающие) и горловые звуки, нередко слышится повторное звучное «а-а», «у», «гу», «аги», «гли», «р-эг», «гх», «гм», «гы», «гл», «бл», «хм», «гха»^[136] . Этими звуками, сочетающимися с появлением у дитяти широкой или узкой улыбки, он встречает все свои первые радости жизни: чаще всего — появление кормящей его грудью матери и всех предметов, ассоциируемых с актом сосания, при виде блестящих и движущихся попадающих в поле зрения предметов, при купании, при слышании развлекающих его звуков.

У моего 6-недельного мальчика мне удалось подметить и подготовку к настоящему смеху, выражающуюся в том, что он издавал протяжный радостный звук при вдыхании вэздуха внутрь себя и выдыхании его наружу, вслед за чем он поочередно то издавал звучный, певучий, радостный звук, то втягивал в себя воздух.

И только у моего 4-месячного малыша я зарегистрировала появление настоящего смеха. Характерно, этот смех появился в подражание мне: я чему-то громко рассмеялась, и Руди тотчас же издал подобие смеха, вернее воспроизвел отрывистый повторный кашляющий придыхательный звук, заканчивающийся раскатисто-певучим тоном.

Позднее у ребенка (4 м. 21 д.) к этому уже установившемуся звуку стал присоединяться еще взвизгивающий, гикающий звук, сопровождаемый вздергиванием ножек и ручек.

Учащенное дыхание, зачастую сопровождавшее радостное настроение Ионии^[137] (и неизменно издаваемое им в моменты его щекотки), я также нередко слышала и у моего малютки в том случае, когда он (будучи в возрасте 3½ недель) после насыщения, развалившись на спинке, барахтался в воздухе ручками и ножками.

Я не склонна считать этот придыхательный звук специфично связанным с эмоцией радости, но скорее с наличием оттенка волнения, так как 3-месячный Руди издавал такое же учащенное дыхание иногда перед плачем, при неожиданных резких температурных ощущениях (например при обтирании его личика прохладной водой, при дуновении на него холодной струи воздуха), а в более раннем возрасте (1 месяц) — при ловле губами кормящей его груди, при внезапном выпадении из его рта соски-пустышки.

По сравнению с Иони мой Руди был более чуток к щекотке. Иони обычно щекотало только прикосновение к подмышечным впадинам, к пахам, к горлу и бокам туловища; прикосновение к грубой коже подошвы его ног, к груди не было для него щекотным. Для Руди даже дотрагивание к коже под кончиком уха (4 м. 24 д.), а тем более к грудке, к животику (6 м. 5 д.) тотчас же вызывало вздрагивание телом и смех; особенно чувствительны к прикосновению были подошва ноги и низ живота ребенка, до которых буквально нельзя было дотронуться даже во время его купанья (1 г. 4 м. 27 д.), так как мальчик готов был выпрыгнуть из ванны, не будучи в состоянии переносить щекотливое чувство, хохоча при малейшем прикосновении к этим частям тела.

Характерно, что при щекотке Руди, как и Иони, имел тенденцию пожиматься тельцем и схватываться рукой за то место, у которого щекотали (Табл. B.60, рис. 3, 4).

У 4-летнего ребенка, как и у шимпанзе, легко проследить все мимические стадии выражения радости от узкой улыбки с полузакрытым ртом (Табл. B.59, рис. 1) к широкой улыбке с полураскрытым ртом (Табл. B.59, рис. 2, 3, 6) и к смеху с максимально раскрытым ртом (Табл. B.59, рис. 4; Табл. B.53, рис. 6), но по моим иллюстративным данным, заснятым с Руди, я усматриваю, что чем моложе младенец, тем менее улыбчива узкая его улыбка: в то время как у 9-месячного и годовалого улыбающегося ребенка мы наблюдаем лишь оттягивание истонченных губ в бока и ровное оформление ротовой щели (Табл. B.58, рис. 2, 4, 6), у 4—5—6-летнего ребенка мы видим при улыбке большее загибание уголков рта кверху, обусловливающее полусферический разрез рта (Табл. B.59, рис. 1, 2) как и у шимпанзе, находящегося в хорошем настроении (Табл. B.12, рис. 1—5).

Позднее, в зрелом возрасте человека, мы порой опять находим улыбку, зажатую в уголках рта, при нарочито сдержанном смехе^[138] , или у мало эмоциональных по натуре, у сдержанных по воспитанию людей. Но это уже явление вторичное, чтобы не сказать искусственное.

Как уже было отмечено, радостное настроение у шимпанзе сопровождается мимикой смеха, оживленными беспорядочными жестами руками (Табл. B.60, рис. 5), топанием ногами, безудержными прыганием, скаканием, беганием с места на место, метанием по комнате, воспроизведением шума и гама всеми возможными, доступными способами (аналогичное у ребенка).

Как уже было упомянуто, крошечный еще 2-недельный ребенок, находясь в хорошем настроении, лежа на спине, обычно барахтает в воздухе руками и ногами, широко улыбается, трясет головкой, издает гулливые звуки («гулит», как говорят нянюшки), пожимается тельцем, дергает плечиком. По мере вырастания дитяти увеличиваются сила, многообразие и смелость этих радостных телодвижений и звуков.

Обычно дитя шимпанзе, радостно разыгравшись, воспроизводит шум и гвалт исключительно посредством посторонних звуков, в то время как человеческое дитя к этим последним звукам присоединяет еще звуки своего собственного голоса, изощряясь в визге, писке, крике, свисте, гикании, не довольствуясь еще и этим, берет себе вподмогу для повышения звукового эффекта различные звучащие инструменты (как например барабаны, цимбалы, гусли, свистки, трубы, гармоники и другие).

Я многократно замечала уже у своего подросшего 5—6-летнего мальчика, как он при неожиданной радости издавал необычайной силы оглушающие взвизгивающие и гикающие звуки.

Интересным является тот факт, что 8—10-месячный ребенок, радуясь, нередко машет в воздухе обеими руками, или ударяет ручкой по предметам или воспроизводит из подражания жест хлопанья в ладоши (Табл. B.58, рис. 4) и часто и охотно произвольно применяет этот жест при выражении радостных чувств, причем, характерно, дитя хлопает, широко растопырив пальчики рук. Мной зафиксировано в протоколе и в снимке, как мой годовалый малыш захлопал в ладоши, после того как ему удалось с большим трудом поставить из лежачего положения в стоячее деревянную фигурку оленя, при этом его личико озарилось улыбкой и глазки щелевидно сощурились (Табл. B.112, рис. 3). Беспорядочные, некоординированные жесты руками, ногами и телом, наблюдающиеся у играющего, веселящегося дитяти (Табл. B.60, рис. 6) сохраняются чуть ли не до юношеских лет. Как уже было своевременно отмечено, дитя шимпанзе, находясь в приступе буйной радости, также имеет тенденцию многократно повторно хлопать распластанной ладонью руки по окружающим его предметам, ударяя тем настойчивее и энергичнее, чем более звучно резонирует принимающий его удар предмет. Хлопание в ладоши отмечено проф. Кöhler'ом и у взрослых веселящихся, танцующих шимпанзе.

Как известно, подрастающее дитя со временем — после года — утрачивает эту детскую манеру хлопания ручкой по предметам, как и похлопывания в ладоши, но у взрослых этот жест как атавистическая привычка опять появляется и порой главенствует на фоне других оттеняющих радостные переживания телодвижений.

Все мы знаем, как распространены повсеместно на всякого рода спектаклях рукоплескания как выражение одобрения, приятного возбуждения зрителя, как часто всплески рук непосредственных, эмоциональных людей оттеняют особенно захватывающие моменты сценического выполнения.

Мне самой приходилось быть свидетельницей, как в одном провинциальном театре эффектный финал одного действия вызвал не только бурные, в течение 5 минут несмолкавшие аплодисменты, но еще и ритмичное притаптывание ногами^[139] .

Всем нам также слишком хорошо известно, как старинные восточные, в частности русские пляски^[140] как непременный атрибут включают учащенное, дробное притопывание ногами и хлопание в ладоши.

Таким образом радость человека, как и шимпанзе, всегда многозвучна, но человек выявляет радость звуками собственного голоса более, чем это делает шимпанзе.

Радость человеческого ребенка, как и дитяти шимпанзе, зачастую обусловливается легко учитываемыми стимулами физиологического и эмоционального порядка, и у шимпанзе повидимому мы и не можем обнаружить иных идейных, вернее — интеллектуальных, стимулов, вызывающих смех. У человека очень рано в онтогенезе мы наблюдаем появление чувства комического в ответ на неожиданные, необычные иррациональные стимулы, появляющиеся вопреки стимулам привычным, ожидаемым, нормативным. Так например мой 4-месячный Руди обычно слышал от меня при вечернем его укладывании определенную звукоподражательную болтовню, имитирующую звуки разных животных, но когда вопреки обыкновению я вставила новое («как ружье стреляет») и воспроизвела «пиф-паф», мальчик, хотя был уже полусонный, раскатисто рассмеялся. 6-месячный Руди неизменно звучно смеялся всякий раз, как я пряталась и неожиданно показывалась ему, закрывала и открывала глаза, удаляла от него и приближала к нему свое лицо. Однажды я заметила, как мой 10-месячный Руди, лежа на спинке, вопреки обыкновению стал смотреть не вперед (перед собой), а назад (за себя), и когда в поле его зрения попало лицо одного из домашних, он тотчас же рассмеялся, увидев знакомое лицо в извращенном, новом, необычном виде.

В другое время (когда мальчику было 1 г. 8 м. 15 д.), Руди внезапно расхохотался, увидев меня с расплющенным лицом, плотно прижатым к стеклу, позднее (в возрасте 2 г. 9 м. 4 д.), когда он увидел внезапное падение катающегося на лыжах мальчика.

Неожиданно для меня мой 3-летний малыш уловил комизм отношений более тонкого, идейного порядка. Однажды, засыпая, лежа в кроватке рядом со мной, он спросил меня: «Мама, что такое соседка?» Я ответила: «Вот я лежу рядом с тобой — я твоя соседка, ты — мой сосед; зайка (игрушечный) лежит рядом с тобой, он — твой сосед». При этих словах мальчик расхохотался на всю комнату; через несколько секунд, прерывая смех, умолкая, он говорил: «Ой смех!» и опять принимался хохотать. Видимо это неожиданное присвоение крохотному игрушечному зайчику совершенно нового серьезного названия «сосед» вызвало у ребенка комическое чувство, возникшее в результате усмотрения несоответствия между определением и определяемым объектом.

Таким образом сравнительно-психологическое сопоставление трех основных эмоций у шимпанзе и у человека — эмоций волнения, радости и печали — указывает на следующие расхождения: у человеческого дитяти эмоция волнения по силе, экспрессивности и частоте ее выявления значительно уступает таковой шимпанзе; при анализе печальных переживаний мы замечаем у человеческого ребенка такие виды страданий, которые у шимпанзе совсем отсутствуют или лишь слабо выражены, — это страдание и плач от физической боли, плач из сочувствия и сострадания и зачастую идейный плач при неудачных творческих актах; при анализе радостных переживаний ребенка мы должны отметить у него наличие чувства комизма, неуловимого у шимпанзе.

Чуткая и бурная реакция человеческого дитяти на боль, отражающая его меньшую физическую выносливость по сравнению с шимпанзе, указывает и на его меньшую биологическую приспособленность к самостоятельной борьбе за жизнь.

Эта мысль многократно и еще более убедительно подтверждается при сравнительно-психологическом анализе серии инстинктивных действий дитяти человека и дитяти шимпанзе, действий, связанных с инстинктом самоподдержания — с актами питания, самообслуживания, ухода за собой и лечения себя.