Сильно развитая подражательная способность Иони свидетельствует нам об его хорошей зрительной и двигательной памяти, но можно определенно говорить и об его слуховой памяти.

Например звук, издаваемый при захлопывании входной двери, и наступающая вслед за ним тишина в доме являются для Иони сигналом, что мы ушли, что к нему долго никто не придет, и он неизменно реагирует на этот звук сильнейшим ревом.

Но стоит вслед за этим стуканием кому-либо из нас заговорить в смежной комнате, как для Иони звук голоса является новым как бы корректирующим сигналом к тому, что еще не все потеряно, что один из нас остался дома и есть надежда на сообщество с человеком, — и Иони реагирует на этот звук немедленным прекращением плача.

Если после предшествующего затихания всей квартиры и вслед за непосредственным хлопанием двери раздаются наши оживленные голоса, для Иони это является определенным знаком нашего прихода в дом, и он еще издали за 3—4 комнаты подает нам о себе весть, заливаясь громким протяжным взволнованно-радостным уханьем.

Таким образом в практике повседневности у Иони вырабатывается следующий сложный звуко-слуховой рефлекс, окрашенный эмоциональным оттенком: звук хлопанья дверью — голоса — взволнованно-радостное уханье Иони.

Вот почему, когда незаметно наблюдаешь Иони через дверь его комнаты, видишь, как при раздавшемся стуке входной двери квартиры Иони мгновенно бросает все свои занятия и как бы замирает, прислушиваясь, что за тем воспоследует, чтобы в следующий момент в зависимости от дополнительного звукового сигнала, точнее определяющего событие, реагировать на него эмоционально (радостно или печально).

Совершенно аналогичный рефлекс устанавливается у Иони в отношении скрипящего звука внутренней двери, ведущей в общую комнату, обособляющую комнату обезьянчика от наших жилых комнат.

Скрип двери и раздающиеся голоса вызывают радостное похрюкивание шимпанзе; скрип двери и наступающая вслед за этим тишина немедленно заставляют шимпанзе плакать.

Настороженную реакцию шимпанзе вызывают обычно и звук электрического звонка и стук подъемной машины, лифта: едва Иони слышит эти звуки, как тотчас же замолкает и внимательно прислушивается.

Едва вслед за этими звуками раздаются чужие голоса, Иони подглядывает под дверь своей комнаты, как бы сгорая нетерпением увидеть новопришедшего; слышатся голоса своих домашних, и Иони разражается взволнованно радостным хрюкающим звуком, заканчивающимся звонким лаем.

В обиходе жизни у Иони самопроизвольно вырабатывается целый ряд и других звуковых условных рефлексов: раздается звон рабочего колокола, созывающего строителей-рабочих к обеду, и Иони неизменно бросается к окну, чтобы посмотреть, как работники сбегают сверху вниз по лесам строящегося напротив дома, и он не отрывается от окна до тех пор, пока они все не сбегут вниз; кто-либо в мое отсутствие называет мое имя, и Иони разражается ухающей гаммой, заканчивающейся звонким радостным лаем. Иони чутко различает мои шаги от шагов других лиц, и когда слышит издали мое приближение, то издает те же радостные звуки.

Однажды я показала Иони летящий аэроплан, причем довольно хорошо был слышен шум пропеллера. Иони закинул кверху голову и стал пристально всматриваться в аэроплан. Когда в тот же день, но спустя некоторое время опять послышался шум пропеллера, Иони сам настороженно поднял кверху голову и некоторое время провожал глазами полет аэроплана.

Многочисленны случаи самопроизвольного установления у Иони условных рефлексов в области зрительных восприятий. Например я вхожу в комнату Иони с книгами — знак, что я останусь сидеть с ним долго, — он приветствует меня радостным уханьем; если, просидев некоторое время, я начинаю собирать книги, — для Иони это является уже сигналом к моему уходу, и он начинает стонать и хныкать.

Если Иони видит, что я вошла в его комнату без книг, — он обеспокоенно настороженно следит за каждым моим движением и не хрюкает; стоит мне показать ему ранее скрытую мной книгу, и он тотчас же разражается радостным заливающимся уханьем.

Аналогичное хрюканье издает он и в том случае, если я придвигаю стол, или беру стул, или ставлю чернильницу, или кладу тетрадку для записей, — каждое из этих действий (даже в отдельности) недвусмысленно и определенно указывает Иони, что мое пребывание в его комнате рассчитано на длительный срок.

Если я приближаюсь к двери, желая выйти из комнаты обезьянчика, он плачет, но если, взглянув на стол, он видит, что на нем оставлена моя чернильница, — он тотчас же успокаивается, зная из опыта, что я скоро вернусь. В том случае, когда я, уходя вечером, закрываю занавесом клетку шимпанзе (что обычно делаю при оставлении его на ночь), — Иони плачет; если же я ухожу и не закрываю его, — он радостно бурчаще хрюкает, имея полную уверенность, что я еще приду.

Если при выходе моем из комнаты Иони я замыкаю его в клетке на замок, — он отчаянно кричит, так как знает из предшествующего опыта, что ему не выбраться; если я не вешаю замка и запираю только щеколду, — он отпускает меня совершенно спокойно, так как знает из практики, что в его власти выбраться из клетки в любую минуту, ибо самое отмыкание щеколды не представляет для него никакого затруднения.

Всякий раз как домашняя служительница входит в комнату Иони с тазом, он издает радостный хрюкающий звук, так как из прошлых опытов знает, что вслед за этим начнется мытье его клетки и он надолго будет выпущен на свободу.

Та же самая радостная эмоциональная реакция, сопровождаемая взволнованно-хрюкающими звуками, появляется всякий раз при внесении в комнату Иони дров для топки печи: эти дрова служат Иони также недвусмысленным сигналом того, что он будет выпущен из клетки и взят в другие комнаты на все время топки^[111] .

Иони с одного показа запоминает вид пузырька с «вкусным», любимым им лекарством и ухает, тянется к нему, когда видит издали принесение этого пузырька.

Наоборот, пузырек, в котором был скипидар, Иони определенно отвергает и не хочет взять его в руки, памятуя испытанное им щипанье после намазывания его скипидаром^[112] .

Рефлексы типа зрительно-осязательно-болевого устанавливаются у шимпанзе особенно быстро и прочно.

Раз обжегшись о свечку при схватываний руками пламени, позднее Иони никогда уже не пытался дотрагиваться до огня.

Получив болевой опыт ожога при торопливом обкусывании только что обгоревшего конца спички, впоследствии Иони, прежде чем начать это обкусывание, предварительно осторожно касается обожженным концом спички до края своих губ и убедившись, что спичка не обжигает, потом уже принимается за грызение ее.

В начальном периоде жизни Иони у нас в доме, когда его приходилось засаживать в клетку при содействии плетки, уже после однократного наказания Иони при одном показывании плетки он начинал плакать, боясь не столько предстоящего наказания, сколько не желая повиноваться и войти в клетку.

У Иони сильно развита и ориентировочная топографическая память: в новой квартире в 5 комнат, стремясь ко мне, он легко находит мою комнату; в новом дворе, отведенный в самую глубину двора на расстояние 120 метров, он легко находит квартиру, из которой его увели и в которой я еще оставалась.

Я заметила у Иони быстрое установление и временного рефлекса.

Достаточно мне было раза два вечером, незадолго до наступления времени его сна, протянув ему руку, пригласить Иони пройтись в наши смежные комнаты, как обезьянчик стал всякий раз, когда я входила к нему в комнату именно вечером, протягивать мне свою руку, стремясь итти, и плакал, если по каким-либо соображениям я не могла осуществить это его желание.

Один характерный случай установки условного рефлекса осуществился при следующих обстоятельствах.

При фотографировании Иони в жаркие летние дни обычно он очень быстро накалялся на солнце, и тогда начинал стонать, хныкать, плакать, просясь с лабораторного стола ко мне на руки.

Если я не сдавалась и не брала его к себе, он бывал в полном отчаянии, накладывал себе руку на голову, максимально беззвучно раскрывал рот, надвигал руки с головы на глаза (Табл. B.18, рис. 1—3), бил себя руками по голове.

Не желая мучить обезьянчика и боясь, что он страдает от перегревания солнцем его головы, обычно при первом же наложении рук шимпанзе на голову я стала немедленно брать его на руки, и вот он быстро утилизировал этот маневр, и даже если бывал в тени и хотел пойти ко мне, он попрежнему открывал рот, накладывал руки на голову, на глаза, протягивал ко мне обе руки и оставался длительно в такой позе; от времени до времени освобождая глаза, Иони выжидательно-просительно взглядывал на меня, и если он не замечал никаких признаков моих ответных действий, он начинал плакать, кричать и более требовательным и настойчивым образом домогался взятия на руки.

В результате выработки этих многочисленных и разнотипных условных рефлексов у самого Иони устанавливается опосредствованный условный язык для выражения своих желаний.

Например в холодное зимнее время года обычно при выносе Иони из его комнаты в другую его покрывают с головой какой-либо теплой вещью из боязни, чтобы при прохождении по более холодному коридору не остудить его. И вот Иони всякий раз, как я прихожу в его комнаты и медлю с его выносом, тотчас же сам торопливо берет первый попавшийся под руку лоскут материи, накрывает им свою голову и демонстративно протягивает ко мне обе руки, просясь итти в смежные комнаты, приглашая меня к выходу. Если я, не собираясь выносить Иони, снимаю с него лоскут, он настойчиво вырывает его у меня из рук и опять упорно натягивает на себя, плачет и злится на тряпку, теребит, грызет и рвет ее зубами, а когда я препятствую обезьянчику делать это, он снова обволакивает себя покрывалом, со стоном протягивает ко мне свои руки, весь покрывшись с головы до ног, повисает мне на шею и всеми доступными ему средствами красноречиво выражает свое желание выйти, не успокаиваясь до тех пор, пока его наконец не возьмут.

Обратная реакция наблюдается в том случае, если я с обезьянником нахожусь вне его комнаты.

Теперь, если я начинаю накрывать его тряпкой, он так же настойчиво начинает стаскивать ее с себя, как ранее надевал. Он беспрепятственно допускает это надевание и в этой комнате, но только в том случае, если это бывает под вечер, когда он, одолеваемый сном, готов итти в свою комнату, чтобы поскорее улечься.

В другое время дня, если я нахожусь в комнате Иони и беру в руки тот же лоскут, он немедленно прекращает всякое занятие, подбегает ко мне и тянется на руки в твердой уверенности, что его сейчас возьмут и понесут.

Как скоро у Иони устанавливаются условные рефлексы, так же быстро они и разрушаются.

Стоило мне раза 2—3 вероломно злоупотребить этим приемом накрывания и воспользоваться им не для обычного выноса Иони из комнаты, а для засаживания его в клетку, — и обезьянник уже теряет к нему доверие, и рефлекс затормаживается: напрасно я, желая согнать Иони с высоты клетки, показываю ему издали материю, делаю приглашающие жесты, указывая ему на дверь, — шимпанзе не реагирует на них ни одним движением.

Следующий случай аналогичен по своему значению с предыдущим. Обычно Иони обнаруживал большой интерес к умыванию. Показывая на умывальник, ничего не стоило в любое время заставить Иони притти ко мне из самых недоступных мест, но как скоро я использовала этот прием как приманку для поимки шимпанзе и привлечения его к себе с неприступных для меня мест, — после 2—3-кратного обмана он перестал поддаваться искушению, и рефлекторная дуга (охватывающая связи указывание на умывальник — подход Иони) разорвалась.

Таким образом в результате практических испытаний и проверок у Иони утверждаются одни типы и распадаются другие типы условных рефлексов.

Например, если никто из домашних долгое время не появляется в комнате или если кто-либо из нас неожиданно уходит из его комнаты, Иони возбужденно злобится и начинает громыхать трапециями, неистово стучать деревянным шаром или кулаком в стену, яростно бросает предметы.

Вначале этот неимоверный шум пугал нас и заставлял немедленно вбегать в его комнату, чтобы узнать, в чем дело.

А Иони только того и было надо, — и позднее при нашем запаздывании в подаче ему пищи (в течение дня или при утреннем его пробуждении) он начинает производить неимоверный стук всякими доступными ему средствами и не прекращает этого стука до тех пор, пока к нему не придут.

То же быстрое использовывание нового опыта замечается и в отношении устрашающих Иони стимулов.

Как, то уже было упомянуто, всякая новая пугающая Иони вещь (как например чучело головы волка, картина шимпанзе, маска и другие новые предметы) вызывает у Иони страх только при первом показывании.

После 2- или 3-кратного более тесного соприкосновения с ними, когда Иони на практике опознает их безвредность для себя, он совершенно перестает их бояться.

Точно так же временная неодушевленная заместительница моей особы — кукла — тотчас же теряет свое замещающее значение, как скоро Иони видит ее подушечное лицо^[113] .

При систематическом единообразном воздействии у Иони вырабатываются чрезвычайно прочные условные рефлексы.

Например с самого же начала экспериментальных занятий Иони запрещают самовольно трогать все предметы, относящиеся к обиходу его обучения, лежащие на лабораторном столике, и Иони настолько привыкает к этому запрещению, что позднее смотрит на этот стол как на пустоту, хотя там лежат чрезвычайно соблазнительные для его игр вещи.

Эти установившиеся привычки принимают иногда закоснелый характер и позволяют усмотреть в поведении Иони элементы большой консервативности.

Например во время сильного насморка Иони усвоил привычку вытирать под носом тыльной стороной руки, и вот позднее, когда насморк уже совсем прошел и не было никакой надобности в вытирании, Иони тем не менее еще долгое время спустя употреблял тот же самый жест проведения рукой под носом.

Обычно Иони поят молоком из чашки или кружки, вручая ему посудинку прямо в руку или подавая из своих рук, приближая края чашки к его рту.

И вот, если поставить чашку с молоком только на стол и предоставить ее в распоряжение самого Иони, он не догадывается сам взять ее в руки, а пьет совершенно примитивным способом, пригибаясь на-четвереньках и спивая жидкость с края, не зная как поступить, когда уровень жидкости снижается настолько сильно, что доставать жидкость через край без запрокидывания чашки становится уже невозможно.

Иони после 2—3-кратного приучения к пользованию ночной посудой для мочеиспускания начинает и сам подходить к ней всякий раз, как это требуется обстоятельствами. Однажды, когда в случае надобности у Иони не оказалось под рукой ночного сосуда, он взял близ стоящую питьевую кружку и помочился в нее. (При этом приучении Иони, как и при установлении других привычек, жесты и телодвижения играют большую направляющую роль, нежели слова.)

Тот же консерватизм наблюдается у Иони и в еде: он очень неохотно, после больших моих настояний отведывает новую пищу; он пьет молоко лишь определенной температуры (гораздо теплее комнатного — около 29—30° R), и если ему приносишь более или менее холодное, он, отведав, или совсем не хочет продолжать питье и отворачивается от него всякий раз, как ему подносят, или, забрав жидкость в рот, держит ее некоторое время во рту, повидимому не желая глотать до тех пор, пока она не примет подходящей температуры.

Обычно после утренней кормежки шимпанзе пускают на некоторое время полазать по клетке, и, допивая последние порции молока, он уже заносит ногу, готовый взобраться на клетку, но если ввиду каких-либо соображений препятствуешь ему это делать, Иони протестует самым категорическим образом, сердится и отчаянно плачет до тех пор, пока не позволишь ему выполнить положенную ему по ритуалу прогулку по клетке.