Дитя стремится засыпать в присутствии матери, а при укладывании Руди зачастую говорит: «Хочу к тебе по ближе», и он берет мою руку в свою и держит, не пускает ее, боясь, чтобы я не ушла от него, говоря: «Каждый день с мамой — и ночь, и вечер и день» (в возрасте 3 г. 0 м. 1 д.). Он хотел бы даже спать рядом со мной, как можно ближе ко мне и огорчается, когда я не иду навстречу этому его желанию. Подобно Иони Руди любил засыпать у меня на коленях, крепко, тесно прижавшись ко мне.

У ребенка рано (в возрасте 2 г. 11 м. 2 д.) появляется страх утраты любимого. Он спрашивает меня: «Мама, а ты никогда не умрешь?» и, не дождавшись ответа, быстро дополняет свой вопрос, вскрывая свою тайную мысль: «я не хочу, чтобы мама умирала!»

Даже в более позднем возрасте (до 8 лет) дитя неохотно отпускает меня по вечерам из дома — теперь уже не столько потому, что хочет быть мной уложенным, сколько вследствие того, что присутствие ночью в доме всех своих дает дитяти ощущение спокойствия, благополучия и благоденствия. Дитя недвусмысленно выражает это словами: «Хорошо, когда все дома, когда ты меня укладываешь, а то я о тебе беспокоюсь».

Ощущая, чувствуя с ранних лет опеку, заботу, защиту матери от всего неприятного, пугающего, раздражающего ребенка, естественно, что дитя человека подобно шимпанзе хочет быть под покровительством матери и во время своего беспомощного состояния, в период сна, и потому именно тогда оно особенно старается удержать около себя близкого человека. Инстинктивно желая обезопасить себя от всех возможных вредоносных влияний, дитя доверчиво вручает свою маленькую жизнь в более сильные, нежные, заботливые, а порой и самоотверженные руки своей покровительницы — матери, няни или воспитательницы (подробнее о развитии семейного инстинкта см. ниже, «Инстинкт общения (социальный инстинкт)», стр. 331).

Дитя человека подобно дитяти шимпанзе редко бывает во сне совершенно спокойно. Кто наблюдал спящего младенца (в возрасте даже 2 м. 20 д.), знает, что и во время сна дитя то шевелит пальчиками, то улыбается, то вдруг сморщит губки, хмурит бровки (4 м. 8 д.).

У 6-месячного ребенка я наблюдала во сне всхлипывания; у 9-месячного во время глубокого сна я замечала и стон, и хныканье, и всхлипывание и даже лепет — в форме получленораздельных звуков.

Руди (в возрасте 1 г. 3 м. 26 д.) подергивается во сне, как то делает зачастую и Иони, плачет (1 г. 4 м. 21 д.), произносит во сне даже отдельные слова: «Папа, мама» (1 г. 3 м. 28 д.). В более позднем возрасте (1 г. 6 м. 30 д.) я замечала у спящего малютки угрожающие жесты, отрывочный разговор: «дя-дяй» («да-дай») (1 г. 10 м. 20 д.). Еще позднее дитя порой пробуждается от страшного сна, говоря: «Вольк разбудил, бегал по кроватке» (2 г. 9 м. 3 д.)^[153] , а в другой раз (в возрасте 2 г. 11 м. 7 д.) Руди проснулся, с плачем говоря: «Коза рогатая забодала Апочку» и долго не мог успокоиться.

Я никогда не замечала, чтобы Иони издавал во сне какие-либо звуки.

Неудивительно, что, продолжая свою психическую жизнь и во сне и порой чутко переживая неприятные, пугающие сновидения, дитя удерживает близ себя опекающего его, любимого человека и только тогда засыпает вполне спокойно.

Каждый из нас знает, что нередко у спящего дитяти человека, как и у шимпанзе, слышен храп, если не совсем в порядке носовые ходы.

Конечно человеческое дитя, опекаемое взрослыми, всегда имеет готовую постель, и ему не приходится заботиться об ее устройстве, как и шимпанзе Иони, но его тенденции ,к опеке сна, к приготовлению ложа для ночлега распространяются на одушевляемые им игрушки, и например мой трехлетний мальчик, прежде чем лечь самому, устраивает кровать своему мишуку, своей кукле, заботливо устилает им ложе мягкими тряпочками, нежно укрывает своих опекаемых одеялами, обнаруживая зачатки семейного инстинкта. Я помню, что моему 3—4-летнему мальчику особенное удовольствие доставляла игра в «гнездышко», когда мы делали из одеяла подобие логова, куда забирались со всеми зверями и одушевляемыми игрушками, а мальчик брал на себя роль охраны, защиты, опеки, снабжения продуктами и развлекания нас, что он и осуществлял с живейшим энтузиазмом, воспроизводя роль первобытного мужчины, охотника и защитника своего семейного очага.

Уже не раз было отмечено, что шимпанзе категорически противится основательному укрыванию его на ночь, — того же нельзя было сказать о человеческом ребенке; наоборот, дитя любит, когда мать укрывает и укутывает его одеяльцем, и не раз я слышала, как именно в этом случае мой Руди говорил: «Ах, как хорошо в кроватке!»

Это расхождение в поведении обоих малышей говорит нам о том, что шимпанзе повидимому даже во время сна боится большой связанности движений рук, даже ночью он хочет обеспечить себе достаточную обороноспособность, в то время как человеческое дитя доверчиво дает себя замуровать, так как видимо и не имеет в виду самостоятельную защиту в случае опасности и полагается в этом деле на окружающих его близких людей.

В одном периоде жизни моего мальчика (когда ему было уже около 5 лет), я даже заметила, как кроме тех излюбленных игрушек, которые дитя клало с собой под подушку на ночь, оно еще стало поблизости от себя располагать особенно задорных и воинственных (в его мнении) одушевляемых игрушечных сотоварищей (плюшевого мишку, картонных солдатиков на лошадках), говоря: «Они меня будут охранять!», красноречиво вскрывая этим признанием свой страх и свою неуверенность в личной самозащите, как и свое желание переложить инициативу обороны на других.