Неудивительно поэтому, что он скорее и больше тянется к общению с женщинами, чем с мужчинами, так как первые своим материнским чутьем угадывают лучше и выполняют совершеннее его младенческие потребности. Женщину, которая его поит и кормит, он тотчас же выделяет от других, он бежит только под ее защиту от настоящих и мнимых страхов, он вполне спокоен и счастлив только в ее присутствии, он доверяется только ей во время своего нездоровья, когда особенно желает быть как можно ближе к ней. Он необычайно огорчается в случае временного ухода своей покровительницы, делает настойчивые попытки удерживания ее, необычайно радуется ее приходу и особенно демонстративно выражает ей свои ласки и сочувствие, он быстро заражается ее настроением, никогда сильно не злобится на нее, даже явно задерживает непроизвольно рефлекторно появившиеся по отношению к ней злобные чувства; он чрезвычайно чуток ко всякому порицанию и наказанию, исходящему со стороны своей покровительницы, бежит к ней непромедлительно при всяком своем огорчении, нападает на ее мнимых обидчиков, правда до известного предела, до тех пор пока не угрожают серьезной опасностью ему самому. Для привязанности шимпанзе характерна еще одна черта — неустойчивость, непостоянство: теряя почему-либо одно покровительствующее ему лицо, шимпанзе немедленно стремится найти другое, как бы боясь остаться без опеки, и меняет мгновенно даже длительные, прошлые симпатии на новые, но необходимые ему в данный момент.

Находясь в зоологической фирме, в течение недели своего пребывания шимпанзе чрезвычайно привязался к своей временной владелице — хозяйке фирмы. Он совсем не кусал ее несмотря на все манипуляции, которые она с ним проделывала; он тотчас же бросился на руки к ней, а не к хозяину фирмы, едва увидел нас, чужих людей. Когда стали брать шимпанзе, чтобы посадить его в перевозную клетку, Иони побежал под защиту своей покровительницы, обвил ее руками за шею так сильно, что двое сильных мужчин не могли оторвать его от нее. При попытках взять Иони он отбивался руками и ногами, отчаянно ревел, кусал всех направо и налево кроме своей хозяйки; если же он не находил и у нее поддержки и видел ее соучастие в деле его вмещения в клетку, то убегал от нее, метался по комнате, забиваясь в отдаленнейшие уголки; когда же его извлекали оттуда силой, отчаяние его было безгранично: с раздирающими душу криками он снова бросался к своей вероломной покровительнице и сопротивлялся с таким напряжением сил, что 5 человек (трое мужчин и две женщины) едва могли с ним справиться в течение двух часов его поимки и водворения в клетку.

Когда Иони наконец был вмещен в клетку и посажен на извозчика, он не переставал отчаянно реветь и во время езды, но как только я протянула ему руку через жерди клетки и взяла его за руку, он сразу успокоился и был смирен и тих в течение всего остального, длительного пути.

Казалось бы, что по приезде в чужой дом и после его высвобождения из клетки его отчаяние и злоба проявятся с прежней силой. Каково же было наше изумление, когда выпущенный на свободу Иони тотчас же бросился ко мне на шею точно так же, как к только что оставленной хозяйке, не хотел от меня отойти ни на шаг, не отпускал меня от себя, цеплялся за меня так, что с трудом верилось, что час назад на все мои попытки ласково подойти к нему он отвечал злобным настойчивым кусанием.

Хотя по отношению ко всем окружающим взрослым членам нашей семьи шимпанзе был мирно настроен, но к женщинам определенно «благоволил» больше, чем к мужчинам: он доверчивее взбирался к ним на руки, длительнее и охотнее играл с ними, чем с мужчинами.

В связи с этим стремлением Иони к обеспечению себя покровительством человека мне вспоминается и другой случай, имевший место значительно позднее^[77] .

Однажды Иони после многократных, настойчиво прерываемых нами попыток кусания девочки-подростка тем не менее улучил момент, изловчился и больно укусил ее за палец. Мой муж тотчас же схватил обезьянника за шею, пригнул его тело к земле и больно стал шлепать его рукой по спине. Иони разразился громким ревом и, увидя меня, бросился под мою защиту, продолжая отчаянно плакать. А когда и я наградила его шлепком, он закричал еще сильнее и тотчас же поспешил подбежать к другой женщине из группы наших домашних, покорно, тихо и смирно сел близ нее, — как если бы искал у нее защиты.

Привязчивость Иони к какому-либо лицу определяется в первую очередь длительностью общения с этим лицом.

В первые дни пребывания обезьянника у нас в доме он быстро привык ко мне и предпочитал меня всем другим, но стоило другому лицу провести с ним вместе целый день, как Иони уже стал явно более симпатизировать этому лицу, чем мне. Иони тянулся за ним, а не за мной, при уходе, заигрывал с ним больше, чем со мной, и плакал, когда новый покровитель покидал его на меня.

Но вскоре, пробыв с обезьянником почти неотлучно в течение 1—2 дней, я опять перетянула на себя внимание и симпатии зверька и позднее завоевала его расположение настолько основательно, что как бы попала в добровольное рабство этого маленького деспота.

Каждый мой уход от Иони приводил его в отчаяние и обычно сопровождался ужасающими сценами борьбы, сопротивления зверька этому уходу: он неистово кричал, плакал, напрягая все свои силы, энергично ловко использовывая все имеющиеся в распоряжении средства, чтобы удержать меня близ себя (см. отдел «Печаль», стр. 64 — стр. 65).

Значительно позднее, когда Иони отпускал меня от себя уже более беспрепятственно, всякий раз как я уходила, оглядываясь, я неизменно видела его провожающий меня взгляд.

Обычно каждый мой приход к Иони в комнату был для него источником радости: он волновался, пушился, привставал на ноги, встречал меня звонким, пронзительным, отрывистым уханьем, переходящим в высокий звучный лай, он протягивал по направлению ко мне руки, подбегал сам, бросался ко мне на руки, прижимался, полураскрытым ртом припадал к моей голой шее и учащенно дышал.

После 10-месячного пребывания у нас Иони он привязался к нам обоим (ко мне и моему мужу) настолько сильно, что всякий раз, когда например через стекло своей комнаты он видел наш отъезд на лошадях или уход в лес (в деревне) он разражался громовым криком, слышным нам на большом расстоянии и не умолкавшим до тех пор, пока мы не скрывались с глаз; сквозь двойную застекленную раму Иони на том же расстоянии уже усматривает наше появление на опушке леса и начинает взволнованно ухать. Нередко через дверь своей комнаты он узнавал мой голос, свидетельствующий о моем приходе, и реагировал на это заливчатым, радостным ухающим звуком. Выше было отмечено, как Иони ассоциировал стук остановки лифта в месте против нашей квартиры, как, еще не входя в квартиру, через две двери мы слышали, что наш маленький узник бурно, шумно, звучно радуется нашему возвращению.

Его предпочитание меня перед моим мужем было самоочевидно и может быть доказано несколькими характерными случаями. При поездке с Иони в другой город на вокзале мой муж, желая мне помочь нести Иони, хотел взять его на руки, — зверок бурно сопротивлялся этому и не дал это осуществить.

Когда мы заняли втроем (включая Иони) двухместное купе, Иони схватился за меня руками, плакал и не хотел меня отпустить выйти оттуда ни на секунду, не желая оставаться с моим спутником (что в условиях домашнего обихода он уже легко допускал делать).

Более того, когда мой муж хотел взять его насильно на руки, Иони пытался даже кусать его, чего дома по отношению к своим он уже давно не позволял себе. Другой пример: мы втроем (я, муж и наш маленький питомец) идем в лес; ища грибы или ягоды, я остаюсь на месте, мой муж идет вперед; Иони некоторое время следует за ним, но на полдороге возвращается и остается со мной. Третий случай: мой муж уходит по направлению к дому, я остаюсь у ручейка. Иони некоторое время следует за ним, но как только усматривает меня отставшей, он покидает своего спутника и возвращается ко мне. Если в лесу мы расходимся в разные стороны, Иони следует за мной, а не за моим мужем. Иногда Иони остается с моим мужем и сидит на открытой террасе дачного домика, я иду издалека. Едва Иони увидит меня, он срывается с места, бежит мне навстречу, всем своим существом выражая буйную радость.

Уже после нескольких недель пребывания у нас Иони привязался ко мне так сильно, что никому другому кроме меня не давался кормить его, упрямо отворачиваясь от пищи в обычные сроки кормления, реагируя упорным отказом на самые настойчивые и ласковые предложения еды и голодая до тех пор, пока не приходила я и не давала ему есть.

Однажды накормленный мной в 9 часов утра, в мое отсутствие в обычный час его завтрака (в 12 часов дня) он не желал брать еду из других рук, поджимал губы, когда подносили ему кружку с молоком, отворачивал голову и голодал до 4 часов^[78] . Когда же появилась я и поднесла ему ту же кружку с молоком, он жадно кинулся к еде, пил не отрываясь до тех пор, пока не осушил всю кружку до самого дна. Было совершенно очевидно, что он проголодался, но что он предпочитал голодать, нежели есть не из моих рук.

В другое время он готов переедать, ест неохотно, явно насильно, желая лишнюю минуту пробыть со мной. Чаще всего именно во время кормления Иони выказывает по отношению ко мне известную ласковость: когда я его пою молоком или приношу ему вкусные вещи, он осторожно дотрагивается до моей головы пальцем, либо схватывает меня обеими руками за подбородок (Табл. B.21, рис. 3), прижимается ко мне раскрытым ртом, издает звонкий кряхтящий звук. Я склонна рассматривать эти жесты, эти движения шимпанзе как внешнее выражение высшей радости, сопровождающее его ответные благожелательно-ласковые чувства, может быть являющиеся прототипом благодарности.

Как уже было отмечено ранее, когда Иони хочет есть, пить или спать, он буквально не спускает с меня глаз, ходит за мной по пятам, все время демонстративно взглядывая мне в лицо, причем для выражения потребности пить у него выработался специальный условный рефлекс: он подбегает ко мне и ежесекундно присасывается губами то к одной, то к другой открытой части моего тела (к рукам, к шее, к лицу) и всякий раз пьет с жадностью воду, предлагаемую ему мной в ответ на его демонстративную образную просьбу.

Иони допускает только мне укладывать его в постель и не желает засыпать ни с кем другим. Он охотно засыпает у меня на коленях и спит так длительно безмятежным сном (Табл. B.1, рис. 1). Он еще охотнее спал бы со мной вместе на одной постели и протестует, когда я препятствую этому. В первые дни его пребывания у нас, когда в силу необходимости я устроила ему постель в ящике на полу, в уголке своей спальни, он настойчиво вылезал из ящика и перебирался на ночлег ко мне на кровать и желал спать рядом со мной, быть как можно ближе ко мне^[79] .

Прежняя его владелица, хозяйка зоологической фирмы сообщила мне, что аналогичную склонность он обнаруживал и при жизни в их доме и всегда предпочитал спать на одной постели с домашней работницей или с самой хозяйкой, нежели один.

Как уже было упомянуто, когда Иони нездоров, когда он чувствует себя совершенно беспомощным, он настойчиво тянется только ко мне, не отпускает меня от себя ни на один шаг, ни на одну минуту. Например на следующий день после киносеанса, ослепленный ярким светом, Иони несколько страдает глазами: щурится и совершенно не может смотреть на свет; чувствуя себя вследствие несовершенства зрения более беспомощным чем обычно, — он либо сидит, забившись в угол, где чувствует себя в большей безопасности, либо жмется ко мне и категорически противится моим попыткам даже кратковременного и недалекого отхода от него.

В это время всего охотнее он забирается ко мне на колени, жмется ко мне, лежит, добродушно поглядывая на меня, вопреки обыкновению он часами сидит со мной неподвижно, тихо, смирно рассматривая мое лицо, дотрагиваясь до волос (Табл. B.94, рис. 2).

Во время болезни он особенно чутко реагирует на мое отношение к нему, выражающееся даже в тоне моего голоса, на что в обычное время он не обращает большого внимания,. и если он слышит недовольные резкие ноты, то вытягивает раструбом губы, как при начале плача, или начинает часто-часто дышать, ухватывает меня за подбородок, как бы желая меня смягчить, расположить к себе, берет в рот мой палец и как бы засасывает его.

В случае если в это время он не слушается меня и мне приходится применять строгий окрик, он разражается сильнейшим ревом и не успокаивается до тех пор, пока я не приласкаю, не обниму его. И теперь во время нездоровья он чаще, чем когда-либо, выявляет по отношению ко мне ответное нежно-ласковое обращение.

Если я для его успокоения или лечения во время болезни кладу его к себе на постель, он радуется необычайно, учащенно дышит, хватает меня руками, прикасается ко мне полураскрытым ртом или более плотно сложенными губами, слегка зажимая мою щеку или присасываясь к ней, не переставая учащенно дышать, и в это время весь он как бы дрожит и трепещет всем телом; чем сильнее он защипывает губами, тем более он учащает темп дыхания.

Это прикосновение ко мне шимпанзе в минуты радости раскрытым ртом или сложенными губами я определенно интерпретирую как зачаток поцелуя, зародившегося из желания осязательного контакта с близким существом, доставившим ему какую-либо радость.

Правда, во время пребывания Иони в зоофирме его хозяйка очень наглядно демонстрировала мне уменье Иони целоваться совершенно человеческим способом. И действительно, в ответ на ее протянутые губы Иони и сам вытягивал свои губы, они чмокались — и создавался поцелуй. Но так как из чувства брезгливости и из-за гигиенических соображений я не склонна была вызывать шимпанзе на поцелуи, он отвык целоваться при помощи вытянутых губ, а в соответствующих случаях при выявлении радости и нежности неизменно употреблял более естественный для него способ поцелуя — прикосновение открытым ртом и легкое защипывание губами кожи ласкаемого им человека.

И такое прикосновение я наблюдала y Иони только по отношению к своим и особенно благорасположенным к нему людям — например ко мне, к моему мужу, — но никогда не замечала по отношению к посторонним, радостное притрагивание к которым ограничивалось у Иони только прикасанием руки (прообраз рукопожатия), но никогда не губами или тем более раскрытым ртом.

Насколько Иони был чуток ко всякого рода порицанию, от меня исходящему, можно судить по тому, что например при занятиях с ним в лабораторных условиях мне положительно невозможно было применять строгость; даже при простом намахивании от неверно взятого и настойчиво подаваемого им мне объекта, а тем более при строгом оклике «неверно» Иони так волнуется, теряется, хнычет, плачет, что уже решительно ничего не понимает; если медлишь с его успокоением, он моляще протягивает мне руки, просясь на колени, если я его не беру, заходится плачем и совсем бросает работу, и даже утешенный и обласканный мной нескоро приходит в спокойное настроение и не сразу может заняться прежним делом.

Первые месяцы пребывания в нашем доме Иони совершенно не слушался меня и не подчинялся моим требованиям.

Без посторонней помощи мне никогда не удавалась уйти от него из комнаты, он совершенно игнорировал мое приказание ему «итти в свою клетку» невзирая на самый мой сердитый тон и громкие окрики и угрозы, в то время как в тех же случаях он скорее слушался других лиц и в частности моего мужа.

Более того, в моем присутствии Иони меньше повинуется даже тем людям, которым обычно подчиняется, и вместо того чтобы послушаться их приказания (касательно ухода в клетку), с криками, с плачем Иони бросается под мою защиту и, упрямясь, отстаивает «свои права» до тех пор, пока я не уйду. И только когда видит, что меня нет и больше не на кого надеяться, он быстро выполняет приказание. Если Иони в чем-либо не слушается меня, стоит мне пригрозить ему моим уходом из комнаты, как он тотчас же подчиняется мне, а если он, разойдясь, все еще упорствует и я привожу свою угрозу в исполнение, ухожу из комнаты, оставляя его на другое лицо и при этом нарочно машу на него рукой, как бы отвергая, — он впадает в отчаяние, трясется, дрожит всем телом, бросается к двери, скрывшей его от меня, и яростно, злобно грызет ее.

Он неутешен до тех пор, пока я не примирюсь с ним, и когда, войдя, я опять сажусь от него несколько поодаль, он тянется ко мне, направляя вперед обе руки. Если я не беру его, он заламывает руки на голову, закрывает ими глаза, плачет, потом, смотря на меня, оставаясь в сидячем положении, незаметно переставляет ноги и медленно приближается ко мне, доходя почти вплотную до меня. Если я его несколько отстраняю, он разражается неистовым ревом; если я сижу нарочито равнодушно, плотно сомкнув свои руки и не иду ему навстречу ни одним : своим движением, он с силой раздвигает мои руки в стороны, пользуясь малейшим открывшимся отверстием, чтобы пролезть ко мне на колени, осторожно продвигает в это отверстие свою руку, потом, не ощущая моего сопротивления, просовывает голову, пролезает всем туловищем, плотно усаживается сам на коленях и, как бы утвердившись в надежном приятном месте, восстановив приятельские отношения, совершенно успокаивается.

Если во время этой процедуры его «заезда» ко мне я тихонько скажу: «ну поди ко мне!» — он прямо срывается с места, бросается на руки, плотно прижимается ко мне и кажется только тогда вполне спокоен и счастлив.

Только значительно позднее (спустя полгода) Иони стал слушаться и меня, почти не оказывая сопротивления моим требованиям. На протяжении 2½ лет пребывания у нас зверька я могу привести только два случая его серьезного укуса меня.

Первый случай произошел в первый день его пребывания у нас, когда вдруг Иони неожиданно сильно ухватил меня за палец в тот момент, когда я хотела взять и унести клетку, в которой его привезли из зоофирмы.

Второй случай укуса имел место значительно (месяцев 6) позднее предыдущего и был связан с самым тягостным для зверька моментом усаживания его в клетку. Оставшись одна дома и в течение часа не будучи в состоянии справиться с Иони и вместить его вечером в клетку, я вынуждена была прибегнуть к содействию половой щетки, щетины которой Иони обычно сильно боялся. Действительно, увидев пугающий предмет, Иони немедленно влез в клетку, но все не давал мне закрыть за ним дверь и запереть его; желая отодвинуть его подальше от двери, чтобы захлопнуть ее, я просунула руку со щеткой в самую клетку; тут-то Иони вцепился в мою руку и укусил ее до крови.

Но в другое время я определенно замечала, что Иони даже сдерживает внешнее выявление своих злобных чувств по отношению ко мне.

Выше уже был приведен случай, когда при случайном причинении ему мной боли — при смазывании его носа — он бросается на мою руку и яростно схватывает ее зубами, но в последний момент как бы спохватывается и делает только легкий нажим зубами, не оставивший на моей коже никаких следов.

Когда в первые дни его пребывания у нас, играя, он пытался слегка покусывать мои руки, стоило мне сделать вид, что я плачу, — и он немедленно прерывал кусание, вопросительно поглядывая на меня. При моем вынужденном наказывании зверька плеткой, при намахивании на него тряпкой за укус деревенской девочки он злобится и схватывает орудие наказания, грызет, кусает его, оставляя в неприкосновенности главных соучастников — мои руки, — явно избегая зацепить их зубами. При моем пугании его маской, мехом, щеткой, оправившись от испуга и получив доступ к этим вещам, Иони яростно уничтожает их, в то же самое время оставляя меня в неприкосновенности. Я могу определенно сказать, что иногда Иони выражал мне даже свое сочувствие.

Если я притворяюсь плачущей, закрываю глаза и всхлипываю, Иони мгновенно бросает все свои игры и занятия и быстро прибегает ко мне, взволнованный, весь взлохмаченный, из самых удаленных мест своего пребывания, с крыши дома, по которой только что лазал, с потолка его клетки, откуда я не могла его сместить и согнать вниз несмотря на самые усиленные свои просьбы и зовы. Подкатив ко мне, он торопливо обегает кругом меня, как бы ища обидчика, все время внимательно смотря мне в лицо, нежно охватывает меня рукой за подбородок, легко дотрагивается пальцем до моего лица, как бы пытаясь понять в чем дело, оглядывается кругом и при этом сжимает свои ноги в крепкие кулачки (Табл. B.26, рис. 1). Чем более жалобен и неутешен мой плач, тем горячее его сочувствие: он осторожно кладет мне на голову свою руку, вытягивает вперед по направлению к моему лицу плотно сжатые губы, участливо, внимательно заглядывая мне в глаза (Табл. B.26, рис. 2), далее, привстав в вертикальное положение, он касается мысообразно вытянутыми губами моего лица (Табл. B.26, рис. 3) или моих рук, слегка защемляя кожу (как бы целуя), иногда же он касается меня открытым ртом, иногда высунутым языком (Табл. B.26, рис. 4).

Если я все еще не унимаюсь и при этом еще закрываю обеими руками свое лицо, он пытается разжать мои руки, заглядывает под них и сам начинает волноваться больше, пушится, озирается по сторонам, сложив губы маленьким мысиком, слегка стонет, похныкивает, как бы готовясь разреветься (Табл. B.27, рис. 1).

Чем сильнее я кричу и плачу, тем более возрастает его смятение, вся шерсть на Иони поднимается дыбом, баки оттопыриваются в стороны, и, стоя в вертикальном положении, весь выпрямившись, он вытягивает вперед руку, устремляет глаза в пространство, как бы ища глазами беспокоящий меня объект; он привстает и приседает, стоя на месте, заливаясь продолжительным раскатистым уханием (Табл. B.27, рис. 2).

Нередко во время моего мнимого плача, сидя на месте и не видя поблизости ничего подозрительного, Иони тем не менее вытягивает губы раструбом вперед и многократно отрывисто, резко, злобно ухает, причем его ноги сжимаются в крепкие кулачки и penis напрягается. Далее он производит ряд жестов и телодвижений, наглядно говорящих об его волнении с оттенком злобных чувств (Табл. B.27, рис. 3). То он берет веревку и, закрыв глаза, неистово хлещет ею самого себя, то он начинает кусать свои руки и ноги, то нападает на свою постилку и рвет ее, то колотит рукой в стену. Если я накидываю на себя такую постилку и. при этом еще и плачу, Иони немедленно с ожесточением срывает с меня тряпку, взмахивает ею в воздухе и порывисто отбрасывает прочь.

Иногда в ответ на мой мнимый плач и при отсутствии видимого виновника Иони подбегает ко мне, сбрасывает лежащие близ меня книги, с яростью впивается в них зубами, стаскивает скатерть со стола, за которым я сижу, старается отстранить от меня все близ меня находящиеся предметы (например отдирает подсвечник от пианино), резко стучит по крышке пианино, вырывает из-под моих рук тетрадь, осторожно дотрагивается рукой до моего лица, вытягивает губы и сложенными суставами пальцев опять стучит по пианино.

Если я усиливаю крик и еще при этом ложусь на кровать, Иони беспокойно бегает вокруг меня, подойдя ко мне, взбирается на кровать, резко царапает мне подбородок, стучит кулаком по моему лбу (как это он делает обычно, приглашая к игре), сильно тянет меня за руку, больно защемляет мой палец или кожу руки и все увеличивает нажим по мере того, как я усиливаю крик; вот он опять срывается с места, мечется по всей комнате, валит стулья, втаскивает мне на кровать стул, бросает на пол все, что только может поднять и сбросить, прыгает, бегает, зацепляет каждый попавшийся под руку предмет и производит неимоверный гвалт и шум.

Однажды в такую буйную минуту, оглянувшись по сторонам, он увидел в большом зеркале свое собственное отражение, — он мгновенно подошел к зеркалу и отчаянно стал стучать по нему кулаком, награждая свой образ тумаками как самого злостного обидчика. Если во время этого буйства кто-либо чужой по несчастью зайдет в нашу комнату и покажется Иони на глаза, Иони принимает его как заядлого тщетно искомого ранее врага, изливает на него весь свой гнев, яростно бросаясь и кусая.

Если я все же длительно не умолкаю и грозящая мне опасность конкретно все никак не выявляется, Иони начинает это надоедать: он сам старается вызывать меня на игру обычным способом подзадоривания — смотря на меня в упор, он колотит меня по лбу суставами сложенных пальцев, с каждой секундой все увеличивая темп и силу этого стука, и не успокаивается вполне до тех пор, пока я не приму нормальный вид (Табл. B.27, рис. 4).

Естественно, что если Иони видит инсценированное фактическое нападение на меня кого-либо из людей, он принимает самые энергичные меры, чтобы вызволить меня из беды, и жестоко мстит обидчику, причем определенно замечается, что величина этой мести вариирует в соответствии с величиной расположения и к обижаемому и к нападающему.

Его заступничество за меня обычно более ожесточенно и агрессивно, чем за кого бы то ни было; но если меня обижает свой человек, то все же он проявляет известную сдержанность во мщении; если же нападает чужой, он разнуздывается вовсю и может быть серьезно опасен. И в этих случаях более ярко, чем где-либо, наблюдаются его особое благоволение и симпатия к моей особе.

В обратных случаях подтверждается то же положение: если я нападаю на кого-либо из своих домашних, Иони волнуется и, стараясь меня остановить, принимает против меня легкие меры воздействия; если же я или кто-либо из домашних принимаем на себя роль обидчиков по отношению к «чужим» людям, Иони тотчас же солидаризируется с нами и чрезвычайно агрессивно соучаствует в нападении.

Если посторонние люди рискуют иногда взять на себя роль угнетателей в отношении сочленов нашего дома, опять-таки Иони мстит им в меру своей симпатии к обижаемым «своим».

Если мой муж делает вид, что бьет меня: приблизившись, он намахивается на меня руками; я делаю вид, что плачу, кричу, стенаю, Иони волнуется, пушится, вылезает из-под стула, под которым сидел, встает в вертикальное положение, величественно вытягивает свою руку по направлению к обидчику и производит длительный звук «у-у-у».

Если обидчик не обращает внимания и не прекращает избиения и мои стенания продолжаются, Иони бьет его рукой; если и это не помогает, шимпанзе бросается к его ногам и пытается укусить.

Роль моего угнетателя берет на себя посторонний знакомый человек. Иони без всяких предварительных предупреждений (в виде вытягивания руки) сразу срывается с места и пытается его кусать.

Если роли меняются: я притворно бью моего мужа, — Иони, как и ранее, привстает на ноги, махает на меня руками, подбегает ко мне, налетает на меня, поглядывает внимательно мне в глаза, настороженно следя взглядом за последующим ходом драки; если Иони все не видит ее прекращения, то он подбегает ко мне, слегка ударяет меня руками, осторожно схватывает и защемляет зубами мою руку, усиливая нажим при возрастании жалобных криков обижаемого.

Во второй инсценировке — если я нападаю на постороннего человека — Иони тотчас же солидаризируется со мной, он ухает, пронзительно, громко, отрывиста лает, ударяя совместно со мной караемого, злобно схватывает его зубами.

Если обижаемый человек из группы знакомых лиц и не участвовал ранее в нападении на нас и тем не менее в присутствии Иони «подвергается избиению и плачет», Иони выказывает ему известное сочувствие и тогда сам уже не участвует в свалке, а нежно дотрагивается до преследуемого рукой, осторожно прикладывается к нему губами, легко стукает его сложенными пальцами, вызывая на игру.

Аналогичное поведение обнаруживал Иони и в бытность свою у прежних владельцев в зоофирме. Если его хозяин делал вид, что нападал на хозяйку, Иони немедленно кусал хозяина; в случае обратного соотношения, когда хозяйка «била» мужа, Иони только взволнованно ухал.

Иони выступает в роли защитника до тех пор, пока это не угрожает опасностью ему самому; в противном случае он малодушно ретируется подальше и оставляет своих опекаемых на произвол судьбы: при появлении какого-либо предмета (например маски), пугающего самого Иони, зверок убегает от меня подальше и заботится только о том, чтобы укрыться самому.

Чувство привязанности и любви шимпанзе отличается ярко выраженным эгоцентрическим характером.

В главе, посвященной инстинкту собственности, уже было отмечено, как настойчиво Иони оберегает свои вещи от посягновения на них даже своих домашних, как он не желает поделиться лакомством даже с самым близким к нему существом, к которому чрезвычайно привязан.

Но, как то уже не раз было отмечено ранее, и своих покровителей шимпанзе использует в обиходе жизни деспотически монопольно, относится к ним настороженно ревниво. Двух своих опекунш — меня и прежнюю владелицу фирмы «Ахиллес»— он в буквальном смысле слова считает «своими» и не только ревностно защищает нас от всяческих нарочитых нападений со стороны других лиц, но даже ревниво не дает коснуться к нам близким лицам, а нам не позволяет приласкать никакое другое живое существо.

Например кто-либо из своих в присутствии Иони подходит ко мне, целует, обнимает меня, — Иони взволнованно пушится, вытянув губы, ухает, быстро подбегает к подошедшему человеку, делая предостерегающий жест рукой, и не отходит от меня до тех пор, пока тот не ретируется.

Я наглядно выражаю кому-либо мою симпатию: глажу по голове, целую. Со стороны Иони наблюдается та же ответная реакция волнения, угрожающего неудовольствия по отношению к обласканному мной человеку.

Я беру себе на колени кошку, нежно прижимаю ее. Иони этого совершенно не переносит, он пулей подбегает ко мне и всячески старается нарушить наш entente и чем-либо досадить кошке. Он теребит несчастное животное за шерсть, бьет его кулаком по голове, старается стащить кошку с моих колен и не успокаивается до тех пор, пока совсем не сгонит ее от меня вон и она не скроется с глаз.

Ведь и ревность человека возникает всякий раз там, где есть эгоистическое чувство любви, характеризующееся как бы засасывающим, всепоглощающим свойством, монопольно и жадно стремящимся захватить в свою власть все принадлежащее любимому объекту (от его физического обладания до его сокровенных помыслов): именно такая любовь жаждет безраздельного порабощающего обладания, именно эта любовь ревнива и неприязненно скаредно-скряжнически относится ко всем возможным формам разделения обожаемого объекта и всего к нему относящегося с другими лицами, предметами и делами^[80] .

Мне приходилось определенно подмечать ярко выраженное чувство ревности и у маленьких детей и у многих животных — например у собак^[81] . Всем известно, как чутко реагируют дети на всякое выявление неравенства в группе своих сверстников при обращении с ними взрослых, как их обижают малейшие симптомы предпочитания одних перед другими со стороны старших.

Я несклонна рассматривать только что приведенные факты, характеризующие на мой взгляд ревнивое отношение Иони к своим покровителям, как обычное простое заступничество шимпанзе за симпатичных ему лиц в силу неучитывания или смешивания им эмоциональных взаимоотношений соприкасающихся в данной ситуации людей.

Следующие конкретные обоснования не позволяют мне этого сделать.

1. Иони сам целесообразно употребляет нападающие и покровительствующие жесты — следовательно знает по собственному опыту их смысл.

2. Иони превосходно учитывает в случае инсценировки нападения — при теснейшем взаимном контакте участвующих артистов, — кто нападает и кто притесняет, реагируя агрессивно в отношении первых, благожелательно в отношении последних.

3. Иони быстро учитывает перемену ролей тех же действующих лиц и никогда не ошибается в ориентировке себя самого на роль защитника в отношении одних, карателя в отношении других лиц.

4. Иони никогда не видел, чтобы какое-либо животное, например кошка, выказывало по отношению ко мне агрессивные действия, следовательно он не мог принимать на себя роль моего освободителя против каких-то нападок кошки.

Все эти основания дают мне надежный повод для того, чтобы подвести вышеприведенные эмоциональные реакции шимпанзе под рубрику ревности, в своих подпольных истоках берущую начало в эгоистическом чувстве собственности.

Но Иони порой пытался и сам оказывать мне услуги.

Однажды, приглядываясь к моей руке Иони вдруг усмотрел на ней маленький подсохший прыщик (Табл. B.94, рис. 5). Он сразу оживился, схватил ногами мою руку и, удерживая ее в неподвижном положении, осторожно-осторожно стал дотрагиваться пальцами своих рук до прыща, пристально всматриваясь в прыщик, часто-часто придыхая, то вытягивая мысиком вперед свои губы, то оттягивая их в стороны и слегка полуоткрывая рот. Каждую секунду он отрывает свои глаза от обследуемого места, поднимает голову кверху и, наморщив лоб, взглядывает на мое лицо; если мое лицо совершенно спокойно, он с прежним любопытством и настороженным вниманием начинает заниматься расковыриванием; если же я изображаю на своем лице нарочитую болевую гримасу, он отрывает свои пальцы от моей руки и только пристально смотрит то на исследуемый прыщ, то на меня, не решаясь дотрагиваться, как бы жалея причинить мне боль; некоторое время Иони проводит в этом нерешительном колебании, переводя глаза с моего лица на прыщ, с прыща на меня, потом вдруг он как бы решается окончательно и резкими быстрыми движениями пальцев и ногтей пытается сорвать прыщ, делая в такт своим колупающим движениям пальцев ежесекундное забавное беззвучное повторное раскрывание и закрывание рта, вытягивание и вращение языка, прекращая свои «хирургические операции» только в случае полного их завершения. И как он помнит о них, как стремится их возобновить! Проходит несколько дней, и вдруг, вспоминая о них на фоне других своих занятий, Иони внезапно схватывает мою руку, повертывает ее, оттягивает рукав, стремясь обнаружить прыщик и желая им заняться. Если я сопротивляюсь, не даю отвести рукав, не показываю и закрываю интригующую его руку, — он недовольно хнычет, насильно отнимает мою сопротивляющуюся вторую руку, разражается ревом, если я не иду навстречу его обследовательским притязаниям.

Таблица 3.3. Шимпанзе обследует руками интригующие предметы

Рис. 1. Обследование одним пальцем выпуклого шитья.
Рис. 2. Обследование пальцами обеих рук.
Рис. 3. Шимпанзе «весь ушел» в созерцание интригующего объекта.

Такого же рода любопытство вызывает у Иони несколько выпукляющийся и рельефно выступающий на поверхности белой ткани синий, вышитый гладью якорь на рукаве моей матросской кофточки. Увидев этот якорь, неожиданно для меня Иони резко схватывает меня за руку, поворачивая поближе к себе рукав, впивается глазами в якорь и ежесекундно, комично открывая и закрывая рот, неодинаково суживая и расширяя его просвет, он водит по якорю указательным пальцем по всем направлениям, ощупывая каждое его выпукление (Табл. 3.3, рис. 1).

По мере углубления в это обследование рот шимпанзе разверзается все шире и шире и наконец остается неподвижно широко раскрытым на длительный срок (Табл. 3.3, рис. 3). Теперь Иони становится абсолютно слеп и глух ко всему другому окружающему, — его зовешь по имени, он не откликается, ему показываешь что-либо, он не смотрит, отводишь его за руку, он ее вырывает, еще плотнее придвигается к обследуемому, предмету, как бы желая уберечься от помехи, и с прежним рвением принимается за прерванное дело.

Иногда Иони пускает в ход даже оба указательные пальца и проводит, поглаживает, ощупывает ими одновременно в разных местах выпуклости (Табл. 3.3, рис. 2).

Осязание интересующего предмета пальцами иногда прерывается притрагиванием к нему вытянутыми вперед губами или легким захватыванием и отдиранием зубами.

Нередко можно видеть, как в такт ползучему движению пальцев по выпуклому предмету Иони производит частые мелко хватающие движения челюстями, щелканье зубами или тряское шлепанье губами, подобные тем, которые он делает при искании и настигании паразитов в своей шерсти.

Проф. Йеркис полагает^[82] , что подобное поведение обезьяны можно квалифицировать как первое подобие стремления к оказанию медицинской помощи.

Аналогичную форму поведения обнаруживает Иони при случайном нахождении у себя на коже или на поверхности голого человеческого тела родинок, прыщиков, темных пигментных пятнышек, царапинок, которые он незамедлительно и настойчиво пытается обследовать.

Переходя к описанию собственно подражательной способности шимпанзе, следует упомянуть о том, что шимпанзе быстро и легко заражается настроением человека.

Стоит например мне сделать вид, что я плачу, как Иони моментально прекращает самые оживленные свои игры, приближается ко мне, кладет мне руку на голову, вытягивает по направлению к моему лицу свои сложенные губы, участливо заглядывает мне в глаза, как бы сочувствуя мне (Табл. B.26, рис. 2, 3; Табл. B.27, рис. 1). Такое же тихое безмолвное сочувствие, выражающееся в пристальном присматривании ко мне, прикосновении до меня и вытягивании по направлению ко мне плотно сомкнутых губ, выявляет Иони, когда я, приблизив к себе какое-либо животное — например барашка, кошку, — начинаю легко стонать, как бы жалуясь на них (Табл. B.28, рис. 1).

Если же я выказываю по отношению к тому же животному известную агрессивность, злобно намахиваюсь на него и произношу сердитый окрик, тогда Иони впадает в состояние злобной возбудимости: его бачки встают торчком и, вытянув раструбом губы, он издает отрывистое резкое уханье, вперяя глаза в раздражающий объект (Табл. B.28, рис. 2).

Скорее всего шимпанзе заражается страхом.

Даже если Иони находится от меня поблизости и рядом с нами нет никаких подозрительных пугающих и опасных объектов, стоит мне беспокойно жалобно застонать, как Иони охватывает боязливое волнение: он обегает меня кругом, как бы ища пугающего меня нарушителя покоя, пристально смотрит вдаль, вытянув раструбом губы и издавая ухающий звук, не успокаиваясь до тех пор, пока я не прекращу свои стенания (Табл. B.28, рис. 4). Веселое, оживленное настроение окружающих заражает зверька радостным чувством, и это тотчас же находит отражение на его лице — в его улыбке (Табл. B.28, рис. 3).

В других случаях, если например шимпанзе заперт в своей клетке, а я стану испуганно кричать, стучать в дверь, — он начинает беспокоиться: он боязливо нервно озирается по сторонам, ежесекундно вздрагивает, тихо стонет, хнычет, повертывается всем телом то в одну, то в другую сторону, ища невидимого врага и как бы желая встретить опасность во всеоружии зубов и рук, лицом, а не спиной. Чем больше я кричу, тем все больше возрастает его беспокойство, он мечется по своей клетке, просовывает в ее сетку по направлению ко мне хотя бы один свой палец, стремясь быть поближе, а при малейшем раздавшемся постороннем шуме разражается неистовым, однотонным, повторяющимся, лишенным модуляции ревом, как ужаленный вертится волчком на месте, умоляюще протягивает ко мне свои руки, мечется по клетке, в страхе бросается на землю, лицом вниз и успокаивается только тогда, когда я беру его к себе под защиту.

В другое время стоит мне например резко отбросить от себя какой-либо неодушевленный предмет, — Иони тотчас же пушится, оскаливает зубы, ухает или лает, сам догоняет на пути этот предмет, схватывает его с глухим гаркающим звуком, рвет его, кусает зубами и всячески старается уничтожить.

Иногда в такт нарочитому моему бросанию какой-либо из игрушек Иони он издает злобный почти собачий лай.

Однажды я нарочито сильно кинула от себя простую лучинку. Иони тотчас же помчался за лучинкой, схватил ее и стал ломать руками; не будучи в состоянии разломить руками, он стал переламывать ее через подошву одной своей ноги, потом обеих ног, держа концы лучинки в руках совершенно человеческим приемом; с трудом переломив таким способом лучинку, Иони отбросил от себя обе половинки прочь, а потом, видя их издали, не успокоился и этим, а пошел забросил их еще дальше, пока они совсем не скрылись из поля его зрения.

Иногда в присутствии Иони я проделываю опасный эксперимент нападения на какого-либо человека.

Иони прямо звереет, он тотчас же присоединяется ко мне и готов растерзать жертву, так что приходится как можно скорее сменить «гнев на милость» во избежание печального конца этого опыта.

В связи с этим последним случаем не могу не привести на справку тот факт, что Иони с необычайной ненавистью относился к телефонной трубке: всякий раз, как он мог добраться да нее, он дергал ее, схватывал ее зубами и ожесточенно грыз. Я полагаю, что, видя и слыша разговоры по телефону при посредстве снятой трубки, находящейся в руках у говорящего, Иони квалифицировал эту трубку как некое своеобразное существо, с которым мы, люди, входили в общение при посредстве разговора, а так как акцентированный тон разговора по телефону обычно бывал более резким, чем обиходный разговор, то возможно, что Иони «усматривал» нашу агрессивность к этому «существу» и из солидарности к хозяевам сам не прочь был выказать неприязнь к этому объекту.

Даже мой резкий крик и умышленный агрессивный жест, направленный не только по отношению к одушевленному, но и к неодушевленному предмету, тотчас же вызывает у шимпанзе отрывистое уханье, злобный лай и намахивающиеся угрожающие жесты нападения.

Иногда мне случается шутливо легко шлепнуть Иони за непослушание или какую-либо небольшую провинность, — он тотчас же и сам намахивается на меня, несколько оскалившись и обнажив зубы, хотя опасливо и тихо, но все же старается и меня ударить.

Если например я бью рукой его большой футбольный мяч, Иони также схватывает мяч, грызет его зубами, а не будучи в состоянии сокрушить, в волнении бегает по комнате, весь взъерошенный, валит стулья и, от времени до времени подбегая к мячу, колотит его то распластанной рукой, то сложенными суставами пальцев.

Точно так же солидаризируется Иони с человеком и в радостных переживаниях. В шумном веселом обществе Иони так оживляется, что его невозможно унять.

Если входит знакомый приятный посетитель и я радостно приветствую его словами и улыбкой, Иони как бы присоединяется ко мне и, взяв меня за руку (табл. 28, рис. 3), заливается взволнованным уханьем, заканчивающимся звонким радостным взвизгивающим лаем, а потом с улыбающимся лицом сразу с места в карьер он начинает заигрывать с новопришедшим.

С тихими, спокойными людьми Иони держит себя деликатно и осторожно, с хмурыми, недоверчивыми — настороженно, с резкими, порывистыми — агрессивно злобно, с веселыми — оживленно.

Как чуткий резонатор, точно улавливающий и усиливающий раздающийся тон, Иони реагирует созвучно эмоциональному настроению человека.

Это в особенности сказывается при подражательном воспроизведении человеком звуков, издаваемых самим шимпанзе.

Если например Иони заводит свое заливчатое уханье, стоит начать ему вторить — и он продолжает уханье с большим воодушевлением: он увеличивает и силу своих звуков и их продолжительность; заканчивая по ритуалу свою звуковую фразу и слыша возобновившееся уханье человека, Иони опять подхватывает в тон это уханье, примыкает к нему, продолжает его с прежним энтузиазмом и не прекращает до тех пор, пока не умолкнет человек.

Даже повторение человеком кряхтящего, гортанного звука шимпанзе, издаваемого им при наличии приятных вкусовых ощущений, побуждает Иони воспроизводить в дальнейшем это кряхтение более звучным и учащенным темпом. Если человек не отстает от него в повторении звука, Иони старается его перекричать, перетянуть голосом, прерывчатость кряхтения прекращается, звук переходит у него уже в стон, который становится все более и более протяжным; и вот Иони так взвинчивает себя радостным звуком, что уже не может оставаться спокойно, а срывается с места, приближается к близкому человеку, касается его лица своим лицом, охватывает его руками то под подбородком, то за шею, прижимается раскрытым ртом, защемляет губами его щеку и начинает часто-часто отрывисто дышать, весь трепеща,, дрожа всем телом, все учащая темп дыхания.

Иони стремится к воспроизведению не только нечленораздельных (подобных шимпанзиным) голосовых звуков человека, но даже и его стуков.

При моем ритмическом постукивании кулаком по какой-либо жесткой поверхности Иони тотчас же и сам загорается желанием стучать и колотит себе по груди сжатыми в кулачок пальцами, или ударяет суставами пальцев по столу или бьет распластанной рукой в стену, стараясь уловить ритм стука и нередко преуспевая в этом. Притом опять-таки он эмоционально возбуждается, сильно пушится, раскрывает рот, трясет головой и делает вызывающий наскок на меня, как бы приглашая подраться.

Мне не раз приходилось наблюдать, когда Иони, заслышав собачий лай, и сам начинает лаять из подражания, иногда попадая в такт и лая совместно с собаками, иногда отставая, лая вслед за ними, иногда как бы перекликаясь лаем, выжидательно прислушиваясь и отвечая, лаем на лай. Если при этом он еще имеет возможность наблюдать поведение собак, видит, как они преследуют кого-либо, он с напряженнейшим вниманием следит за ними глазами и тогда, как бы зрительно, через расстояние, соучаствует с ними в преследовании и лает с особенным энтузиазмом.

Иони можно вызвать искусственно на хрюкание в любую минуту — стоит только самой воспроизвести этот звук, и шимпанзе не может удержаться, чтобы не примкнуть и не повторить его, при этом он пушится и выказывает определенные признаки волнения.

Заимствованное от человека движение, сопровождающееся звуком, представляет собой у Иони хлопанье в ладоши, причем это хлопанье обычно осуществляется только в соответствии с повышенным радостным настроением шимпанзе, например когда мы входим в его комнату, когда Иони находится в большом оживленном обществе, когда с ним играют и занимаются.

Переходя к социальным чувствам другого порядка, приходится подчеркнуть необычайное влечение шимпанзе к общению.

Если про человека издавна говорится, что «человек — животное общественное», — то про шимпанзе следует сказать, что жизнь шимпанзе немыслима вне общества, ибо только общество дает ему полноту выявления его исконных стремлений.

В главе, посвященной описанию печали^[83] , было достаточно иллюстративно представлено, какое отчаяние и даже полную психическую прострацию вызывает у шимпанзе оставление его в одиночестве, к каким ухищрениям он прибегает в целях удержания близ себя человека; в главе, посвященной страху и свободолюбию, уже отчасти приводились^[84] разные угрожающие и мирные способы, при которых облегчалось засаживание зверька в клетку во время тягостных сцен сопротивления шимпанзе при его борьбе за свободу и за общение с человеком.

Это сопротивление оставлению в одиночестве наблюдалось не только в первые дни пребывания Иони в новой обстановке, быть может внушающей зверьку страх, но и значительно после того, как он освоился с окружающей его средой. Было совершенно очевидно, что все его помыслы, все заботы, все усилия прежде всего были направлены на то, чтобы привлечь к сообществу какое-либо живое существо и прежде всего человека, и ни один объект не вызывал у шимпанзе такого живого непреодолимого интереса, как человек.

Если со временем, по прошествии нескольких недель пребывания шимпанзе в новом доме, оставаясь в одиночестве, Иони и перестал строить из себя «несчастную обезьянку» (уже не спускался в темный угол и не прятался там), то все же было ясно видно, что он далеко не счастлив.

Оставшись один, Иони явно скучает и ничем не хочет самостоятельно заняться: либо он валяется неподвижно на одном месте, либо слегка покачивает трапеции, либо безучастно грызет случайно подвернувшуюся под руку вещь.

Стоит человеку войти к нему, как Иони преображается: поднимается, оживляется, носится по клетке, играет, всюду находит для себя развлечения и забавы, взбирается по трапециям и использует их как самый искусный гимнаст (Табл. B.31).

Увеличьте его сообщество, окружите его людьми, и вы увидите, какой неиссякаемый источник энергии, жизнерадостности, подвижности обнаруживает это маленькое тщедушное существо, незадолго перед тем казавшееся вам вялым, инертным и флегматичным. Будучи раза два выпущенным в общество в смежную комнату, испытав всю «сладость» общения с людьми, Иони с раннего утра, едва проснувшись в своей комнате, заслыша через стену пробуждение в доме, уже начинает беспокоиться в своем углу, то взволнованно хрюкает, то жалобно стонет, то протяжно подвывает, то что есть силы громыхает трапециями о стены клетки, демонстративно вызывая вас к себе.

Если вы наблюдаете его через щелку, то с грустью замечаете, что маленький узник всецело живет жизнью, протекающей за стеной его тюрьмы. Он настороженно прислушивается к каждому шороху за дверью и вслед затем кричит; слышит шаги — затихает, замирает; шаги приближаются, — он весь напряженное внимание, впивается глазами в дверь; шаги удаляются, — он разражается неистовым ревом. Но вот отщелкиваешь замок двери его комнаты, слышишь, как он уже нетерпеливо бросился вперед на сетку своей клетки и повис на ней, не спуская глаз с двери. Входишь в комнату, где помещается его клетка, — он следит глазами за каждым вашим движением, все время жалобно тихонько стеная, переводя глаза с двери его клетки на входную дверь и обратно в комнату. Если вы промедливаете секунды две-три с отпиранием засова его клетки, его беспокойство возрастает: то он беспорядочно бегает по клетке, лазает по сетке, вспрыгивает на полку, низвергается на пол, мечется, как бы не находя себе места, то он вдруг садится в свой угол на постель и сидит подавленный с поражающе унылым видом, подбирая под себя постилки, то он бросается на сетку клетки и со страхом и надеждой смотрит на вас широко раскрытыми глазами, готовыми выскочить из орбит, все время настороженно озираясь, следя за вами взглядом, жалобно однообразно стеная; при этом его рот широко раскрыт, десны оттянуты кверху, и все зубы обнажены. С каждой секундой промедления в деле выпускания шимпанзе на свободу сначала тихие отрывистые стоны его позднее становятся все более протяжными и резкими; он протягивает свои руки или хотя бы даже пальцы через сетчатые петли клетки, все время отчаянно крича, его рот раскрывается так широко, что верхняя часть лица вся сморщивается в комок, глаза щелевидно суживаются, обе губы раздвинуты во всех направлениях так широко, что, кажется, готовы лопнуть от растяжения.

Только успеешь открыть дверь его клетки, а он уже вспрыгнул вам на руки, всей четверней крепко-накрепко охватил вас за шею и мгновенно успокоился, так как знает, что теперь вы в его власти, и он легко не отступится от своей свободы и вашего сообщества.

В случае иного вашего решения, если почему-либо вы предполагаете уйти из его комнаты, не выпустив его из клетки, и говорите ему: «Иони, играй», указывая на висящие трапеции, — он с ожесточением многократно бьет по ним рукой, схватывает их зубами, рвет, разрушает, колотит об стены. Если вы скажете: «Иони, нельзя выходить», он отворачивается от вас, как бы обидевшись, повертывается к вам спиной и сидит, похныкивая, от времени до времени опять обращая к вам свое лицо, как бы проверяя ваше решение, и потом уже отвертывается на длительный срок и совсем не хочет смотреть на вас. Если во избежание его непонимания вы еще машете на него рукой и резко говорите: «Иони, ты должен остаться здесь», — он часто-часто трясет головой, протягивает вперед к вам обе свои руки, осторожно дотрагивается до ваших рук, жадно схватывает в рот ваш палец, как бы слегка засасывает его, что обычно является у него знаком ласково-просящего обращения. Если и в этом случае вы не можете выполнить его настойчивого желания общения с вами и уходите от него, с ужасающим ревом он бросается с сетки прямо на пол, неистово катается по полу, изрыгая залпы рева, перекувыркивается через голову и обнаруживает полное отчаяние, сопровождающееся нередко внезапным опорожнением кишечника.

Насколько силен и длителен может быть этот аффект печали, можно судить по тому, что однажды Иони, будучи в такой ситуации, длительно не мог успокоиться и кричал непрерывно в течение трех часов. Бывает, что Иони обнаруживает нередко не только обидчивость, но и известную злопамятность. Из рук человека, загнавшего его в клетку, он не берет даже самые вкусные лакомства, и когда тот пытается вступить с ним в благожелательное общение, Иони либо прячется от него за подвешенные вещи, либо поворачивается к нему спиной, как бы не желая даже видеть его, либо хмуро сторонится от его ласк, но это его настроение быстро преходяще, и вам нужно немного искреннего старания, чтобы опять восстановить с обезьянчиком мир и вызвать его благорасположение к вам.

Даже если шимпанзе выпускают из клетки в его комнату и он в сообществе с человеком, все же у него возникает желание пойти дальше, в смежные комнаты. В привычной ему обстановке Иони ест и играет гораздо менее охотно, чем в новой. Наоборот, вынесенный в другую комнату, помещенный в сообщество людей, шимпанзе преображается. Какую безудержную и живейшую радость выявляет тогда все его существо: его резвость, подвижность, шумливость, веселая задорность проявляются тем больше, чем многочисленнее окружающее его общество.