Рисунок 113.1. На пути изъ Сада

Мы кончили осмотръ. По дорожкѣ, пробѣгающей вдоль пруда и ведущей къ выходу, мы на пути изъ Сада еще разъ пытаемся возстановить все видѣнное, подвести ему итогъ, дать общую оцѣнку. Къ этой заключительной оцѣнкѣ побуждаетъ насъ не только глубоко естественная вообще потребность уяснить себѣ значеніе всякаго полученнаго знанія. Оцѣнка эта въ данномъ случаѣ особенно необходима по причинѣ ея трудности. Послѣдняя же коренится глубоко въ самомъ характерѣ разсмотрѣннаго учрежденія. Характерное свойство всѣхъ зоологическихъ садовъ, не исключая величайшихъ въ Западной Европѣ — полное отсутствіе разумнаго, естественнаго плана и порядка въ размѣщеніи животныхъ или ихъ отдѣльныхъ группъ. Послѣднія распредѣляются то порознь, то вмѣстѣ, начинаясь и оканчиваясь произвольно и случайно. Возвращаясь къ сдѣланному ранѣе (стр. 5.) сравненію, можно было бы сказать: единая и цѣльная Природа посѣтителямъ зоологическаго сада представляется не книгой, a собраніемъ разрозненныхъ и перемѣшанныхъ листовъ. Задача наша — сочетать эти листы въ одно простое гармоническое цѣлое.

Какъ ни измѣнчивы составъ и размѣщеніе животныхъ нашего зоологическаго сада, самый безпорядокъ этотъ только оттѣнялъ то общее, что связывало ихъ: таинственную связь между строеніемъ животныхъ и природными условіями ихъ жизни. Эта тѣсная зависимость животнаго отъ окружающей среды сквозила въ каждой формѣ, въ каждомъ поворотѣ и движеніи животнаго, опредѣляла поведеніе его въ неволѣ, помогала мысленно перенести его въ условія привольной жизни. Мы убѣждались въ этомъ съ самаго начала нашего осмотра на знакомствѣ съ группой хищныхъ птицъ. Однообразные въ неволѣ эти хищники на волѣ поражаютъ каждый своеобразіемъ повадокъ. Въ соотвѣтствіи съ различіями въ складѣ этихъ птицъ настиганіе добычи ими производится то въ небѣ (сокола), то подъ защитой лѣса (ястреба), то на изрытой пашнѣ и въ хлѣбахъ (луни и сарычи), то надъ волнующимся моремъ камышей (болотные луни), то среди дня — какъ вышеназванные хищники — то въ освѣщеніи зари (болотная сова), то съ наступленіемъ ночи (сова лѣсная и ушастая), то въ непосредственной близости отъ человѣческихъ жилищъ (стервятникъ, коршуны), то въ нелюдимой степи, тундрѣ и тайгѣ (орлы степные, бѣлая сова, орелъ-халзанъ). Каждая мѣстность и любое время года или дня имѣетъ своихъ хищниковъ, смѣняющихъ и дополняющихъ другъ друга въ дѣлѣ устраненія избытка жизней, въ поддержаніи равновѣсія въ природѣ. И въ такой же мѣрѣ, какъ строеніе хищниковъ опредѣляется характеромъ добычи, временемъ и мѣстомъ лова, самая добыча эта приспособлена къ защитѣ отъ враговъ. Приспособленія эти самыя разнообразныя и выражаются то въ силѣ и способности активной обороны (лебеди), то въ быстротѣ полета или мастерствѣ нырянія (гуси, утки). Совершенство общаго приспособленія къ окружающей средѣ не менѣе значительно, чѣмъ тонкая осмысленность отдѣльныхъ чертъ. Напомнимъ: клювъ-«цѣдилку» — у гусей и утокъ, клювъ-«сачекъ» — у пеликана. Еще болѣе осмысленны повадки и строеніе живыхъ существъ, разсматриваемыхъ на общемъ фонѣ ихъ привольной жизни. Таковы: фламинго съ ихъ шаржированной стройностью, какъ бы разсчитанной на жизнь въ мелководьѣ; водолазъ — тюлень, легко скользящій въ водной глубинѣ; неповоротливые грифы, неподвижно распластавшіе на небѣ крылья въ поискахъ недвижной истлѣвающей добычи; чайки, рѣющія надъ гребнями волнъ, подобно имъ шумливыя и безпокойныя; медлительные журавли и цапли, стройные, осанистые, какъ тонки и гибки стебли укрывающихъ ихъ камышей; слоны — эти живыя движущіяся громады, у которыхъ тонкая змѣиная подвижность хобота такъ совершенно выправляетъ неподвижность цѣлаго; высоконогіе и бдительные страусы — эти переносныя сторожевыя башни степи и пустыни; попугаи — лазащіе арлекины яркаго тропическаго лѣса; сѣверный олень, ногами-лыжами скользящій по снѣгамъ безлѣсныхъ тундръ; тяжелый лось, увѣренно ступающій по топямъ сѣверной тайги; олени вообще съ ихъ періодическимъ возстановленіемъ роговъ — орудія турнировъ; горные туры — неподражаемые акробаты при движеніи въ горахъ; лохматый якъ — въ горахъ холоднаго Тибета; безволосый буйволъ — въ низменностяхъ знойной Индіи; верблюды — «корабли пустыни», равно совершенные, вздымаютъ ли они снѣга Сибири или раскаленные пески Сахары; обезьяны — прирожденные гимнасты экзотическаго лѣса; обитатели равнины волки съ ихъ строеніемъ призваннаго гонщика; медвѣдь полярный, такъ всецѣло отразившій на себѣ однообразіе и мощь природы Сѣвера; лисицы, какъ примѣръ универсальныхъ хищниковъ; песцы съ ихъ посезонно измѣняющимся мѣхомъ; корсаки, одѣтые подъ цвѣтъ ковыльной степи; барсуки — шахтеры; ламы — альпинисты; антилопы — олицетвореніе чуткости и быстроты; шумливый стадный левъ съ его природной каской и нагрудникомъ — орудіемъ для поединковъ, и съ его громовымъ голосомъ — орудіемъ облавъ; гіены — странствующiе санитары, ускоряющіе смѣну жизней; тигръ — змѣящійся средь джунглей и запечатлѣвшій на себѣ ихъ тѣневыя полосы; пантера — закрѣпившая на своей шкурѣ золотые блики укрывающей ее листвы; обыкновенный ежъ — живой игольчатый клубокъ съ его многообразной ролью; дикобразъ, одѣтый лѣсомъ копій для защиты отъ враговъ; тушканчики и зайцы съ ихъ сложеніемъ и нравомъ вѣчныхъ бѣглецовъ. Эти немногіе примѣры хорошо показываютъ намъ, какъ совершенно приспособлено строеніе животнаго къ его потребностямъ, къ условіямъ существованія. Погружаемся ли мы съ любовью въ изученіе одного животнаго, пытаемся ли общимъ взглядомъ охватить богатство формъ и красокъ, звуковъ и движеній обитателей различныхъ странъ — Природа всюду раскрываетъ намъ тончайшую зависимость между животнымъ и средой, между отдѣльной частью тѣла и работой, ею выполняемой. Эта гармонія такъ изумительна, какъ будто каждое животное самой Природой было предназначено для данной мѣстности и для опредѣленной роли.

Въ признаніи этой глубокой цѣлесообразности въ строеніи живыхъ существъ мы въ правѣ видѣть первый и важнѣйшій выводъ, доставляемый осмотромъ Сада.

Но не менѣе, чѣмъ тѣлесное строеніе животныхъ и душевная ихъ жизнь вся проникнута глубокой цѣлесообразностью. Мы видѣли уже, какъ тѣсно связаны привычки и повадки у животныхъ съ ихъ тѣлеснымъ обликомъ, съ условіями ихъ жизни и передвиженія, — какъ часто внѣшнее строеніе животнаго опредѣляетъ и его душевный складъ. Однако, многія и совершеннѣйшія проявленія душевной жизни невозможно вывести изъ внѣшняго строенія животныхъ. Всего лучше это явствуетъ изъ «періодическихъ» явленій жизни ихъ. Сюда относятся: пролеты птицъ и спячка у млекопитающихъ — два разныхъ способа борьбы животныхъ съ непогодой и безкормицей. Малодоступныя для наблюденія въ Саду явленія эти все же отражаются и здѣсь. Пройдитесь осенью по Саду, присмотритесь къ птицамъ. Большинство пернатыхъ узниковъ, спокойныхъ въ остальное время, бьется объ рѣшетку: ихъ неодолимо тянетъ вдаль, и это несмотря на изобиліе тепла и корма. Присмотритесь къ мелкимъ грызунамъ: одни — тушканчики и хомячки — забились въ дальній уголъ клѣтокъ и лежатъ холодные, оцѣпенѣлые; другіе — бѣлки — заняты запрятываніемъ орѣховъ въ качествѣ запасовъ на зиму — и это при достаточномъ теплѣ и кормѣ. И въ обоихъ случаяхъ безсмысленность поступковъ, цѣлесообразныхъ при условіяхъ привольной жизни, проливаетъ свѣтъ на главную особенность души животныхъ: подчиненіе ея инстинктамъ, безсознательнымъ, врожденнымъ побужденіямъ, не зависящимъ отъ знанія и опыта. Безспорно, что послѣдніе играютъ также и порой существенную роль въ душевной жизни большинства животныхъ. Многія способности ихъ требуютъ значительнаго навыка и достигаются лишь опытомъ и упражненіемъ. Такъ, особенно въ неволѣ, многія животныя нерѣдко научаются привычкамъ, имъ дотолѣ неизвѣстнымъ, какъ показываютъ способы выпрашиванія подачекъ у слона (Рис. 46.2), туровъ (Рис. 61.1), у обезьянъ (Рис. 68.10), у медвѣдей полярнаго (Рис. 80.2) и бураго (Рис. 81.2). Однако, подражаніемъ и опытомъ лишь совершенствуется то, что, какъ инстинктъ, уже заложено въ душѣ животнаго. Характерное же свойство всѣхъ инстинктовъ — это ихъ однообразіе и обязательность для всѣхъ животныхъ, относящихся къ тому же виду, обитающихъ при одинаковыхъ условіяхъ.

Но если въ проявленіяхъ души животныхъ первенствующую роль играютъ безотчетныя, слѣпыя побужденія, то отсюда далеко не слѣдуетъ, чтобы самихъ животныхъ можно было бы считать за автоматовъ, за подобія машинъ. Совсѣмъ напротивъ. Именно въ инстинктахъ проявляется міръ чувствованій у животныхъ. И чѣмъ глубже, повелительнѣе первые — тѣмъ ярче, необузданнѣе проявленія вторыхъ. Особенно наглядно это выступаетъ въ жизни и повадкахъ обезьянъ (Рис. 68.16), съ ихъ бурными аффектами и безудержными инстинктами. И то же — на другихъ животныхъ Сада, наблюдаемыхъ въ аффектахъ или въ инстинктивныхъ дѣйствіяхъ. Встревоженный орелъ (Рис. 3.1), готовый къ отраженію недоступнаго ему врага; сова съ ея движеніемъ угрозы (Рис. 15.2) передъ несуществующей опасностью; излишняя въ неволѣ осторожность марабу (рис.40) и возбудимость попугая (Рис. 49.4); тетеревъ, токующій передъ отсутствующей самкой (Рис. 42.7); журавль (Рис. 38.2), продолжающiй кормить и взрослаго дѣтеныша; нанду самецъ (Рис. 47.3), высиживающій яйца; олень (Рис. 57.2), могучимъ ревомъ вызывающiй на невозможный бой безсильныхъ, ибо отгороженныхъ соперниковъ; павлинъ самецъ (Рис. 87.2), играющій своимъ глазчатымъ опахаломъ передъ самкой и въ отсутствіи ея, въ пустомъ загонѣ; козы и собаки (Рис. 98.4) въ положеніи пріемныхъ матерей гіенъ и львовъ — вездѣ инстинкты служатъ выраженіемъ чувствованій у животныхъ. Правда, что не обладая многими инстинктами, присущими животнымъ, мы безсильны что-либо сказать о соотвѣтственныхъ переживаніяхъ. Даже говоря о болѣе понятныхъ намъ душевныхъ состояніяхъ, — о страхѣ, злобѣ, радости или печали мы, чѣмъ ниже опускаемся въ ряду животныхъ, тѣмъ все болѣе рискуемъ грубо и ошибочно очеловѣчить ихъ. И все же, каковы бы ни были отдѣльныя эмоціи, жизнь животныхъ въ цѣломъ — всего прежде жизнь чувствъ, и эта жизнь изживается въ инстинктахъ. Правда, что въ неволѣ многіе инстинкты проявляются безъ пользы, а въ природномъ состояніи нерѣдко даже ускоряютъ гибель самого животнаго (какъ въ поединкахъ у оленей.) И однако, какова бы ни была судьба отдѣльныхъ особей, для жизни вида, разбираемаго въ цѣломъ и въ естественныхъ условіяхъ, инстинкты глубоко осмысленны и совершенны.

Въ признаніи этой цѣлесообразности инстинктовъ, какъ руководящихъ факторовъ душевной жизни у животныхъ, и въ способности животныхъ чувствовать и радость, и страданье — мы видимъ то второе обобщеніе, къ которому приводитъ насъ осмотръ Сада.

Но не только во взаимныхъ отношеніяхъ животныхъ и въ борьбѣ ихъ съ мертвою природой выявляется душевная ихъ жизнь. Въ еще большей степени душа животныхъ выступаетъ въ отношеніи ихъ къ человѣку. Всего лучше это видно на примѣрѣ одомашненныхъ животныхъ. Эти подневольные сотрудники нашей культуры, столь различные по виду, давности одомашненія и по размѣрамъ приносимой ими пользы — разнятся и по духовной подчиненности владѣльцу-человѣку. И причины этой разницы нельзя искать только въ строеніи животныхъ. По тѣлеснымъ признакамъ немногія созданія такъ сходны между собой, какъ кролики и зайцы. По наружному ихъ виду невозможно было бы предугадать успѣхъ одомашненія каждаго изъ нихъ. Что же до различія въ повадкахъ, то казалось бы, что уроженцы юга — кролики — гораздо менѣе пригодны для одомашненія, чѣмъ невзыскательные къ климату и пищѣ зайцы. Между тѣмъ, одомашненіе захватило первыхъ, не затронуло вторыхъ. И можно думать, что главнѣйшая причина этому психологическая: стадность первыхъ, необщительность вторыхъ. Эту зависимость одомашненія животныхъ отъ ихъ стадности возможно прослѣдить и на другихъ примѣрахъ. Таковы: общительный и прирученный сѣверный олень и необщительный, не поддающiйся культурѣ лось. Общительность волковъ, этихъ ближайшихъ прародителей нашихъ собакъ, и необщительность лисицъ, оставшихся неприрученными. И то же подтверждается примѣрами рогатаго скота, барановъ, козъ, слоновъ, верблюдовъ, лошадей съ ихъ ясно выраженной стадностью и совершенствомъ прирученія. Легко понять причины этого двойного соотвѣтствія. Животныя, общительныя при естественныхъ условіяхъ, пойманныя, легче пріучаются къ неволѣ, оставаясь въ обществѣ себѣ подобныхъ, a привыкшія на волѣ подчиняться вожаку и охранителю ихъ стаи стадныя животныя въ неволѣ переносятъ это подчиненіе свое на человѣка. И не даромъ сумчатыя травоядныя, какъ кенгуру, съ ихъ безпорядочными стаями, не знающими вожаковъ, такъ трудно привыкаютъ къ близости людей, а въ своеволіи домашнихъ кошекъ, ихъ условной преданности человѣку до сихъ поръ сквозитъ угрюмость, необщительность ихъ дикаго родоначальника.

Другимъ условіемъ успѣшности одомашненія является извѣстный абсолютный уровень духовной одаренности. При этомъ слишкомъ слабое развитіе послѣдней (напр. у сумчатыхъ), является настолько же препятствіемъ, какъ и сравнительно высокое ея развитіе у другихъ животныхъ (напр. у обезьянъ). Успѣшности одомашненія всего больше отвѣчаетъ средняя, умѣренная одаренность, свойственная, вѣроятно, большей части предковъ нашихъ одомашненныхъ животныхъ.

Съ вопросомъ о значеніи психики животныхъ въ дѣлѣ ихъ одомашненія связанъ и другой вопросъ, обратный предыдущему; какъ дѣйствуетъ одомашненіе на психику животныхъ? Нетрудно видѣть, что вліяніе это въ общемъ отрицательно. Убѣждаетъ въ этомъ слѣдующій рядъ сравненій: осторожность козерога и безпечность одомашненной козы; безволіе овцы и бойкость дикаго муфлона; тупоуміе свиньи домашней и значительная одаренность дикихъ кабановъ; инертность, лѣнь домашняго осла и чуткость дикаго кулана; флегматичность нашего рогатаго скота и закрѣпленный русскими былинами живой и жуткій нравъ «буй-тура» — вымершаго дикаго быка. И то же говоритъ примѣръ домашней птицы: одомашненные гуси, утки, голуби и куры въ той же мѣрѣ отличаются безволіемъ и тупостью, какъ дикіе ихъ родоначальники — духовной живостью и чуткостью. Легко понять причины этого психическаго вырожденія. Избавленныя отъ заботъ по добыванію пищи или избѣганію опасностей, изъятыя изъ жизненной борьбы, домашнія животныя утратили психическую одаренность предковъ, какъ ненужную для нихъ, излишнюю для человѣка. И немногіе примѣры, говорящіе обратное, лишь подтверждаютъ справедливость правила. Оставивъ въ сторонѣ вопросъ — столь нашумѣвшій, но доселѣ спорный о «мыслительныхъ» способностяхъ домашней лошади, едва ли можно отрицать благое дѣйствіе одомашненія на ея душевный складъ. И то же въ отношеніи собаки и слона, подобно лошади, и не въ примѣръ всѣмъ прочимъ одомашненнымъ животнымъ, издавна цѣнимыхъ и за ихъ психическую одаренность. Но не то приходится сказать о большинствѣ четвероногихъ спутниковъ нашей культуры. Содержимые лишь за тѣлесныя достоинства они въ духовномъ отношеніи утратили тѣмъ болѣе, чѣмъ выше и утонченнѣе современная культура.

Таково духовное вліяніе человѣка и его культуры на животныхъ. И естественно спросить себя: а каково вліяніе самихъ животныхъ на духовную культуру человѣка и на человѣческую психику? Они вліяютъ на нее двояко: косвенно и прямо.

Доставляя все необходимое для жизни первобытнаго народа, прирученіе животныхъ было первымъ шагомъ на пути къ его осѣдлости. Даруя человѣку топливо, одежду, пищу и передвиженіе, домашнія животныя избавили его отъ тягостей и суеты охотничьяго быта, замѣнили рогъ охотника пастушеской свирѣлью. И поддержанный животными въ борьбѣ за жизнь и матеріальную культуру человѣкъ обрѣлъ спокойствіе и время для культуры духа.

Эта косвенная роль животныхъ въ нашей умственной культурѣ слишкомъ хорошо извѣстна. Менѣе извѣстна та прямая роль, которую животный міръ игралъ въ духовной жизни каждаго народа и въ духовной жизни каждаго изъ насъ. Задолго до того, какъ современное животноводство стало для людей могучимъ факторомъ экономическаго благоденствія, одомашненіе животныхъ при возникновеніи своемъ въ дали вѣковъ являлось, какъ духовная потребность. Не практическіе, матеріальные разсчеты, а духовные запросы были зачастую главнымъ поводомъ къ тому, чтобы приблизить къ людямъ чуждый и враждебный имъ дотолѣ міръ животныхъ. Въ соотвѣтствіи съ духовнымъ уровнемъ эпохи и народа разныя животныя являются то въ качествѣ предметовъ поклоненія въ святилищахъ и храмахъ (напр., священные слоны и обезьяны въ Индіи, быки и кошки древняго Египта); то какъ искупительная жертва (козы, овцы въ Древней Іудеѣ), то какъ колдуны и прорицатели (пѣтухъ у древнихъ эллиновъ и персовъ, голуби и куры въ древнемъ Римѣ); то какъ символическіе образы и знаки («овенъ», «телецъ» и другіе звѣри зодіака); и понынѣ многія повѣрья, живущія въ народѣ и въ народномъ эпосѣ, содержатъ отголоски тѣхъ далекихъ культовъ.

Но и въ современной намъ культурѣ міръ животныхъ продолжаетъ выявлять свою духовную, этическую роль — въ далекомъ дѣтствѣ каждаго изъ насъ. Въ жизни дѣтей и въ воспитаніи ихъ домашнія животныя играютъ несомнѣнно благотворнѣйшую роль, какъ справедливо сказано однимъ изъ нашихъ задушевнѣйшихъ писателей, по мнѣнію котораго, терпѣніе, вѣрность, всепрощеніе и искренность, присущія нашимъ домашнимъ тварямъ, больше дѣйствуютъ порою на ребенка, чѣмъ сухія длинныя нотаціи учителей и гувернантокъ... Къ сожалѣнію, это благотворное вліяніе животныхъ очень скоро уступаетъ отношеніямъ иного рода, совершенно такъ же какъ и въ эволюціи культуръ духовное воззрѣніе на животныхъ замѣнилось болѣе практическимъ и трезвымъ, но не болѣе разумнымъ и, конечно, всего менѣе возвышеннымъ использованіемъ ихъ. Достаточно напомнить слѣдующій перечень: тюлени и бобры, повально избиваемые ради мотовскихъ мѣховъ; бѣлая цапля, истребляемая на гнѣздовьѣ ради полученія эгретъ — этого символа жестокости; олени, разводимые то для мучительнаго спиливанья имъ роговъ, то для удобства періодическихъ разстрѣловъ; соболь, исчезающiй въ тайгѣ во имя щегольскихъ воротниковъ; фазаны золотистые, едва не выбитые изъ-за дамскихъ шляпъ; каракульскiе ягнята, умерщвляемые до рожденія для повышенія достоинства «хивинокъ»; зубры и бизоны, истребленные во имя благородной удали и низменной наживы. Въ этомъ далеко неполномъ, но достаточно кровавомъ спискѣ поражаетъ разнородность жертвъ и однородность, и ничтожество конечныхъ цѣлей. Въ самомъ дѣлѣ. Не насущныя потребности, не интересы промысла, и не заботы о гармоніи природы побуждаютъ большинство людей къ ношенію дорогихъ мѣховъ и перьевъ и къ участію въ прямомъ и косвенномъ уничтоженіи милліоновъ жизней. Побуждаютъ къ этому совсѣмъ другія цѣли: украшеніе и спортъ. То и другое часто — но напрасно — прикрываютъ благородными мотивами: культурой чувства красоты и воли. Забываютъ, что дѣйствительное воспитаніе воли заключается не въ томъ, чтобъ, отдаваясь страсти разрушенія, безъ нужды, ради забавы умерщвлять живыя существа, но въ томъ, чтобы бороться съ этой страстью, подавлять этотъ охотничій инстинктъ, спасительный для жизни дикаря, противный болѣе возвышенной культурѣ. Забываютъ, что и эстетическое чувство развивается не тѣмъ, что поощряютъ примитивные инстинкты, побуждающіе первобытные народы и дѣтей тянуться къ нравящимся имъ вещамъ, чтобы надѣть, навѣсить ихъ на самого себя — а въ томъ, чтобы научиться видѣть и цѣнить природу такъ, какъ мы любуемся прекрасною картиной. Что сказали бы о тѣхъ цѣнителяхъ искусствъ, которые во имя эстетизма вздумали бы украшать себя картинами великихъ мастеровъ? Но почему же сходные поступки въ отношеніи Природы менѣе кощунственны и болѣе привычны? Потому ли, что въ сравненіи съ человѣческимъ искусствомъ творчество Природы глубже, преходящѣе и менѣе возстановимо? Потому ли, что такъ мало піэтизма къ ея тайнамъ? Или потому, что равнодушныхъ къ внутренней, духовной, красотѣ Природы столь же трудно убѣдить въ величіи ея, какъ равнодушнаго къ искусству убѣдить въ величіи его руководящихъ геніевъ?

Одно мы можемъ съ достовѣрностью сказать. Заботы о Природѣ, піэтизмъ къ ней нужны не только для сохранности Природы. Въ еще большей степени нужны они для насъ самихъ. И это ясно станетъ изъ того итога, подведеніемъ котораго мы и закончимъ нашъ зоологическій осмотръ.

Міръ животныхъ полонъ цѣлесообразности тѣлесной и духовной. Высшимъ проявленіемъ послѣдней представляются инстинкты. Ими ограничена психическая роль животныхъ въ экономіи природы. Сходные по существу у всѣхъ животныхъ, относящихся къ тому же виду и для данной мѣстности, инстинкты обезличиваютъ психику животныхъ. Каковы бы ни были отличія въ «умѣ» или инстинктахъ у отдѣльныхъ особей, для блага вида и для благоденствія животныхъ абсолютно индивидуальное безцѣнно. Въ этомъ смыслѣ можно утверждать, что у животныхъ нѣтъ духовной индивидуальности.

Обратное у человѣка. Свойственные и ему инстинкты отступаютъ передъ проявленіемъ сознательной душевной жизни. И послѣдняя тѣмъ совершеннѣе, чѣмъ ярче выступаетъ въ ней духовно-индивидуальное. Для блага человѣческаго вида (человѣчества) необходимо каждому изъ насъ возможно совершеннѣе изжить свое духовно-внутреннее «я». Это присущее лишь человѣку чувство абсолютной индивидуальности тѣмъ совершеннѣе и выше, чѣмъ полнѣе проникается оно сознаніемъ истины, добра и красоты. Мы видѣли, какъ многое непривлекательное, непримѣтное по виду у животныхъ при ближайшемъ разсмотрѣніи оказывалось полнымъ и гармоніи, и смысла. Только грубость чувствъ и чувственность оцѣнокъ, свойственная большинству изъ насъ, мѣшаетъ видѣть повсемѣстно въ окружающей живой природѣ выявленіе Разума и Красоты. Но спрашивается, не та же ли предвзятость мысли, узость нашего ума и чувствъ мѣшаетъ видѣть выявленіе Разума и въ жизни человѣка — этомъ высшемъ проявленiи видимой живой природы. И не въ правѣ-ли мы думать, что участвуя посильно въ жизни общества, сознательно или, что чаще, безсознательно и видимо эгоистично изживая наше внутреннее «я», мы скрытно отъ себя работаемъ для высшихъ цѣлей, наподобіе тому, какъ разные виды животныхъ, изживаясь въ безсознательныхъ инстинктахъ, безсознательно содѣйствуютъ гармоніи и красотѣ въ природѣ. Но признаемъ это, и намъ ясно будетъ, что дѣйствительное пониманіе природы можетъ привести къ объединенному отвѣту разума и сердца. Но не въ этомъ ли конечная и высшая задача всякаго общеобразовательнаго знанія и учрежденій, призванныхъ служить ему?

Закончимъ же и мы нашъ трудъ горячимъ пожеланіемъ, чтобы въ переживаемое нами время человѣческой вражды и розни окружающій животный міръ, духовно понятый и претворенный, оказался бы для молодого поколѣнія источникомъ дѣйствительной культуры духа и гуманности для подтвержденія той давней истины, что настоящая культура и народа, и отдѣльнаго лица всего вѣрнѣе узнается по тому, какъ обращаются съ животными, и каково воззрѣніе на нихъ.

Руководящая идея заключительнаго очерка и самой книги — давняя и вѣчно-новая, живая мысль о дѣйствительной, а не воображаемой лишь цѣлесообразности въ явленіяхъ живой природы, мысль эта нынѣ далека еще отъ общаго признанія. И было бы нетрудно замѣнить ее обычнымъ и академически канонизированнымъ взглядомъ, видящимъ въ живой природѣ только выраженіе слѣпыхъ, бездушныхъ, механическихъ законовъ, если бы... не устарѣлость этого ученія въ отношеніи философскомъ, не его безплодность въ отношеніи этическомъ и не глубокая и роковая его спорность въ собственно научномъ отношеніи. Касаться ближе этого вопроса здѣсь тѣмъ менѣе умѣстно, что по самой сущности своей задачи книга эта не является критической и не затрагиваетъ, ближе высшихъ обобщеній біологіи. Научному обоснованію воззрѣній автора посвящено созданіе имъ особаго Естественно-Научнаго Музея и въ подготовляемомъ къ изданію подробномъ описаніи послѣдняго имѣется въ виду въ наглядной и общедоступной формѣ дать критическую сводку по вопросамъ эволюціоннаго ученія, какъ основанія того свободнаго научнаго міровоззрѣнія, для усвоенія котораго изложенное въ этой книгѣ — только первая, элементарная ступень.